Психопомп

И жизнь, и смерть, услышал Марк. Счастливый человек, не верь своему счастью. И я был когда-то счастлив и любил жену и двоих детей, мальчика и девочку, Алешу и Соню, одиннадцати и девяти лет. Я всех потерял. «Лексус» смял. Я выжил, они погибли. Сонечка, девочка тихая, еще пять дней жила, а на шестой ушла. Я очнулся – никого нет в живых. Зачем, зачем я не умер?! К чему мне жить без них? Мне в тысячу, в мильон раз было бы легче, если бы я вместе с ними – с Катей моей и детками. Кто их убил, мне сказали. Ночами напролет я думал отомстить. Приду и посмотрю ему в глаза и скажу, тебе смерть полагается. И как ты принес смерть моим любимым, так я принес ее тебе, твою смерть. Подлой дрожью он задрожит. Будет умолять. Не убивай, у меня семья, двое детей, третий вот-вот родится. Я непреклонен. Застрелить? Но я не знал, где купить пистолет. У меня был одноклассник, прокурорский работник, хороший человек. Я к нему пришел. Брось, он сказал, эту затею. Ты знаешь, кто он? Тебе его не достать. И с пистолетом брось. Не ввязывайся. Что ж, тогда холодным оружием. Лет пять назад на день рождения мне подарили настоящий кинжал, длинный, острый, хорошо заточенный. Блестящий. Алешенька с ним баловался, я отнял и спрятал. И я приставлю кинжал к его груди и скажу, глядя ему в глаза, настал смертный твой час. Молись своему Аллаху. Не дрогнула бы только рука. Я посмотрел на свои руки, тонкие и слабые, и понял, что никуда я не пойду с моим кинжалом, и зарыдал от бессилия и презрения к самому себе. Тогда я взял этот кинжал и приставил к своей груди, туда, где сердце. Я даже надавил на рукоять и боль почувствовал. Но едва представил, какую мне еще предстоит вытерпеть боль и как вспыхнет палящим пламенем мое пробитое сердце, – и отбросил кинжал. Не могу! И принялся убивать себя другим способом – медленно и постыдно. Мне, правда, было все равно. Я почти каждый день бывал либо пьян, либо отходил от выпитого накануне. Когда я бывал трезв, я ненавидел себя и каялся перед ними за то, что я так жалок, что не могу отомстить их убийце. И я торопился выпить, чтобы все забыть. Когда я лежал где-нибудь пьяный, первые годы в нашей квартире, а потом в комнатке, в коммуналке возле «Автозаводской», я иногда видел их.

В первый раз, я помню, когда они пришли все вместе, я страшно обрадовался и шагнул им навстречу, но потом как бы взглянул на себя со стороны, увидел человека обрюзгшего, с мешками под глазами, румяного нездоровым, с синевой румянцем алкоголика, почти без зубов, кое-как одетого, изжеванного – и остановился как вкопанный. Зачем я им – такой? Но они словно не замечали моего вида и состояния. Жена обняла меня, Алеша и Соня кричали наперебой, папа, папочка, мы по тебе так скучаем! А однажды летом я лежал на скамейке во дворе дома где-то на Автозаводской. Светлый вечер спускался на город, рядом мальчишки играли в футбол и кричали звонкими голосами, скрипели неподалеку качели: скрип-скрип, и я увидел сначала Катю, а потом бежавших следом за ней детей. Катя села рядом со мной и положила мою голову себе на колени. Она была в таком чистом светлом платье, что я хотел было ей сказать, что у меня грязная, немытая, наверное, месяц голова, но тут подбежали дети. Сонечка! Алешенька! – успел воскликнуть я, как появился полицейский, здоровый малый с тупой физиономией и дубинкой в руках. Две мерзкие бабы кричали ему, он это, он, пьянь такая, разлегся на лавке, а тут наши деточки играют. Но у меня тоже дети, воскликнул я. Он усмехнулся оскорбительной, подлой усмешкой. Не повезло деткам. А ну! – и он взмахнул дубинкой. Я даже не почувствовал боли. Я смотрел, как они уходят, мои дети, взяв Катю за руки, – уходят и не оглядываются. Ах, как я кричал; как плакал – и вовсе не от того, что пару раз он с наслаждением вытянул меня дубинкой. Мне доставалось и раньше, и я усвоил, что человек, надев полицейскую форму, перестает быть человеком, и, завидев его, лучше куда-нибудь забиться, согнуться в три погибели, сжаться, сделаться совсем маленьким, превратиться в букашку, которую можно раздавить, но можно и помиловать. Но я понял, что не увижу их больше – ни детей, ни Катю. И думал, может быть, потом, когда я наконец испущу дух, в другой жизни мы будем все вместе и будем так же счастливы, как были когда-то счастливы на земле. Однако холодом и одиночеством встретила меня другая жизнь. Нет никого вокруг. Бесконечный каменный коридор, и лишь где-то далеко впереди светит мне слабый огонек.

Леонид Валентинович дернул его за рукав. Оглох? На мертвого бомжа засмотрелся? Невидящими глазами глянул на него Марк.

7.