Психотерапия и экзистенциализм. Избранные работы по логотерапии

Приближалось 30 марта, но ничто не указывало на то, что предсказание исполнится; 29 марта у моего товарища началась лихорадка с бредом; 30 марта он потерял сознание, а 31 марта он умер; его унес брюшной тиф. В тот день, 30 марта, когда он впал в беспамятство, война для него закончилась. Мы не ошибемся, если предположим, что из-за горького разочарования, к которому привел ход событий, снизились «биотонус» (определение Эвальда[149]), иммунитет, сопротивляемость организма, а дремавшая доселе инфекция сыграла роковую роль.

Подобные явления наблюдались и в массовом масштабе. Гибель множества узников между Рождеством 1944 года и Новым годом 1945-го можно было объяснить только тем, что заключенные стереотипно связывали надежды с крылатой фразой: «Рождество будем встречать дома». Рождество наступило, а они все еще не были дома, и пришлось отказаться от надежды попасть домой в обозримом будущем. Этого было достаточно, чтобы наступил спад жизненных сил, который для многих означал смерть.

В конечном счете психофизический коллапс зависел от духовно-нравственной позиции, которую был волен занять каждый! Хотя при входе в лагерь у человека отнимали все, даже очки и ремень, у него оставалась свобода выбирать отношение к ситуации, оставалась буквально до последнего мгновения, до последнего вздоха. Свобода вести себя «так или иначе» и выбор быть «тем или этим». Снова и снова находились те, кто умел подавлять свою раздражительность и преодолевать апатию. Это были люди, которые ходили по лагерным баракам и по местам сбора заключенных, подбадривали товарищей добрым словом здесь и делились последним куском хлеба там. Всеми своими действиями они подтверждали, что никогда не угадаешь, во что человека превратит лагерь: станет ли он типичным KZler (заключенным) или даже в таких условиях, в крайней пограничной ситуации останется человеком. В каждом случае только он принимал решение.

Поэтому не может быть и речи о том, чтобы заключенный неминуемо, автоматически подчинялся лагерной атмосфере. Благодаря тому, что в другом контексте я называл бы «дерзновенной силой человеческого духа», он имел возможность не поддаваться влиянию окружающей среды. Если мне и требовались доказательства того, что эта сила реальна, я нашел их в жестоких условиях концлагеря. Фрейд заявляет: «Давайте заставим голодать множество самых разных людей. С усилением императивного позыва к голоду все индивидуальные различия в людях стираются и вместо них появляется единое для всех выражение одной неутоленной потребности». Оказалось, что все совсем не так.

Безусловно, людей, посвятивших себя принципиальной возможности сохранения своей человечности, было немного. Sed omnia praeclara tarn difficilia quam rara sunt («Все прекрасное так же трудно, как и редко»[150]) – этими словами Спиноза[151] заканчивает свою «Этику». Хотя сохранить человечность смогли немногие, они показали пример другим, и этот пример вызвал цепную реакцию, характерную для такой модели поведения. В дополнение к известному изречению поэта можно сказать, что хороший пример плодотворен и порождает благо.

В любом случае нельзя утверждать, что эти люди деградировали; напротив, они достигли нравственного прогресса – морального и религиозного. Ибо у многих узников в условиях заточения пробудилось то, что я называю подсознательной или подавленной связью с Богом. Никто не должен отзываться об этом переживании пренебрежительно как об «окопной религии» (в окопах нет атеистов) – так именуют в англосаксонских странах ту религиозность, которая не проявляется, пока человек не окажется в опасности. Я хотел бы сказать, что религия, которую не принимают до тех пор, пока дела не пойдут плохо, для меня все же предпочтительнее, чем та, которую исповедуют, только если дела идут хорошо. Последнюю я называю «религией торговцев».

Во всяком случае, многие узники вышли на свободу с чувством, что научились не бояться ничего и никого, кроме Бога. Для них тюремный опыт стал преимуществом. Многие люди с невротическими расстройствами, пройдя через лагерь, укрепились духом. Здесь можно провести аналогию с фактом, хорошо известным мастерам-строителям: ветхий свод можно укрепить, просто утяжелив его.

Мы готовы перейти к рассмотрению третьего этапа – фазе освобождения. Я ограничен рамками статьи, поэтому не буду вдаваться в детали и говорить об уникальном опыте деперсонализации, связанном с этим этапом. Достаточно сказать, что освобождение приводит к резкому снижению напряжения. У оказавшегося на воле узника слишком легко «деформируется» – морально уродуется – характер. Нечто подобное произойдет с придонной рыбой, если она вдруг поднимется в поверхностные слои воды. Кто-то, как и я, может сказать, что здесь мы имеем дело с психическим аналогом кессонной болезни.