Но миръ имъ, ежели они его достойны. Само небо, ежели бы можно было проникнуть въ него, не доставило бы имъ предметовъ ут
шенія. — Каждый добрый духъ прилеталъ бы на крыльяхъ любви радоваться ихъ прізду, души Смельфунгуса и Мондунгуса ничего бы не слыхали, кром свжихъ гимновъ радости, свжихъ и восхитительныхъ псенъ любви, и свжихъ хваленій общаго блаженства. Я душевно жалю о этихъ людяхъ: они не имютъ способности наслаждаться; и ежели лучшая доля блаженства на неб досталась бы Смельфунгусу и Мондунгусу, они бы были такъ далеки отъ счастья, что продолжали бы и тамъ жаловаться и роптать въ продолженіи цлой вчности. —Разъ чемоданъ мой отвязался сзади кареты и упалъ, другой разъ я въ дождикъ принужденъ былъ выл
зать и по колно въ грязи помогать ямщику привязывать его; и все я не могъ догадаться, чего у меня не доставало. — Но когда я пріхалъ въ Монтрёль, и хозяинъ гостинницы спросилъ у меня, не нужно ли мн слугу, только тогда я догадался, что именно его-то мн и не доставало. —«Слугу? Это я сд
лаю», сказалъ я.«Потому что, Monsieur», сказалъ хозяинъ, «зд
сь есть одинъ расторопный и молодой малый, который бы гордился честью быть въ услуженіи у англичанина».«Почему у англичанина скор
е, чмъ у другаго?»«Потому что они очень великодушны», сказалъ хозяинъ.
«В
рне смерти, что это мн будетъ стоить лишній livre[194] въ эту ночь», сказалъ я самъ себ.«Но они им
ютъ средства быть такими», прибавилъ онъ.«На это еще нужно накинуть livre», подумалъ я.
— Только прошлую ночь, сказалъ хозяинъ: un mylord Anglais présentait un écu à la fille de chambre.
— Tant pis pour Mademoiselle Jeanneton,[195]
сказалъ я. —Такъ какъ Jeanneton была хозяйская дочка и хозяинъ полагалъ, что я недавно во Франціи, то онъ позволилъ себ
вольность объяснить мн, что мн не надо было сказать: tant pis, a tant mieux. «Tant mieux, toujours, Monsieur»,[196] сказалъ онъ: «когда есть что нибудь хорошаго; и tant pis, когда нтъ ничего хорошаго». — «Оно такъ и приходится», сказалъ я. — «Pardonnez moi»,[197] сказалъ хозяинъ.Я не могу найдти бол
е удобнаго случая, чтобы замтить разъ навсегда, что такъ какъ: tant pis и tant mieux суть дв изъ главныхъ пружинъ французскаго разговора, то не худо бы было каждому иностранцу, прежде чмъ хать въ Парижъ, привыкнуть правильно употреблять ихъ. —Одинъ бойкой французской Маркизъ, за об
домъ у англійскаго посланника, спросилъ у Mister Hume[198] онъ ли — поэтъ Hume? — «Нтъ», отвчалъ скромно Hume. — Tant pis, возразилъ Маркизъ.«Это Hume — историкъ» сказалъ кто-то. «Tant mieux», сказалъ Маркизъ. Такъ [какъ] Mister Hume челов
къ съ очень добрымъ сердцемъ, то онъ поблагодарилъ какъ за то, такъ и за другое. —Хозяинъ, растолковавъ мн
это дло, позвалъ La Fleur’a — такъ звали молодого человка, про котораго онъ мн говорилъ, и сказалъ мн впередъ, что про его таланты онъ ничего сказать не можетъ: «Monsieur», прибавилъ онъ: «самъ увидитъ, для чего можно будетъ употребить его». — Что же касается до врности La Fleur, то онъ отвчалъ всмъ на свт. —Хозяинъ это сказалъ такъ уб
дительно, что я тотчасъ же приступилъ къ длу; и La Fleur, которой стоялъ, дожидаясь за дверью въ безпокойномъ ожиданіи, которое испыталъ каждый смертный въ своей жизни, взоше[лъ].Я им
ю способность получить пристрастіе съ перваго взгляда на человка; особенно же, когда какой нибудь бдняга приходитъ предлагать свои услуги такому бдняг, какъ я самъ; такъ какъ я знаю эту слабость, то я въ такомъ случа всегда стараюсь разсужденіемъ умрять это пристрастіе — боле или мене смотря по тому расположенію духа, въ которомъ я нахожусь, я долженъ прибавить, что это зависитъ также отъ полу лица, съ которымъ я имю дло.[199] —Когда La Fleur взошелъ въ комнату, несмотря на разсужденіе, которое я сд
лалъ, его простодушное лицо и взглядъ тотчасъ же расположили меня въ его пользу; итакъ я нанялъ его прежде, а потомъ сталъ спрашивать, что онъ уметъ длать. «Но я открою его таланты, когда они мн понадобятся — не надо. Французъ способенъ на все», сказалъ я. — Но бдный La Fleur ничего не умлъ длать, исключая какъ бить барабанъ и съиграть маршъ или два на флейт. — Однако я ршился употребить его таланты, и могу сказать, что никогда мое благоразуміе такъ горько не смялось надъ моей слабостью. —La Fleur началъ жить рано и также доблестно, какъ и вс
французы — онъ служилъ нсколько лтъ. Наконецъ, удовлетворивъ этому чувству и найдя, что кром чести бить барабанъ, которой онъ вполн достигнулъ, не могъ выиграть ничего больше, и не имя надежды прославиться, онъ удалился à ses terres[200] и жилъ comme il plaisait à Dieu[201] — т. e. ничмъ. —«Итакъ», сказало