Пташка

Слабые волны играючи подкидывали к ногам белую пену и перышки пожелтевших листьев ракиты. Осознание того, что Айфэ поведал то самое заветное чувство, что еще не тронуло душу Гнеды, заставило ее остро ощутить свое одиночество. Гнеде вспомнилась Пчелка, вздыхавшая по своему ладушке, а следом неожиданно – собственный стыд и горячее дыхание на коже, блеск вороных волос рядом с ее лицом. И тут же – осуждающий жар ледяных глаз. В животе на мгновение закрутился тугой узел, будто перед прыжком в холодную реку с обрыва.

– Не кручинься, ходит где-то под этим небом и твой суженый. Не зря говорят: невеста родится, жених на конь садится, – приободрил Гнеду Айфэ.

– Обещай, что позовешь на свадьбу! – шутливо пихнула его в бок девушка, отгоняя печальные думы.

– А ты – что заместо брата тебя выдавать стану.

– Идет! – засмеялась Гнеда, уворачиваясь от руки, норовящей схватить ее за щеку. С Айфэ было так легко…

– Никак спишь? – раздался рядом насмешливый голос Фиргалла, и девушка очнулась от своих мыслей. – Это все твои сумасбродные затеи, – проворчал сид.

Накануне Гнеда, узнав от Финд, что дворовые девушки собрались трепать лен, с трудом уговорила своего наставника разрешить ей присоединиться к ним. Гнеде даже не пришлось выслушивать укоры о неподобающем для княжны занятии – презрительный взгляд Фиргалла был достаточно красноречив. Но ей настолько был необходим кусочек прежней жизни, что сид уступил, и девушка обрадовалась, когда, выйдя из трепальни, не попалась ему на глаза, с головы до пят серая от облетевшей кострики[50], осипшая, наглотавшаяся льняной пыли, падающая с ног от усталости, но полная новыми песнями и девичьим смехом.

И все же ласковый день смягчил даже не склонного к снисходительности Фиргалла. Гнеде досталось куда меньше обычного, когда они остановились для ученья. Дольше всего сид мучил ее обхождением с ножом, раз за разом заставляя метать его в засохшее дерево. Во время отдыха он не преминул спросить с нее заданный урок, и девушка послушно пересказала отрывок из летописи Дрогеды, прочитанный накануне, речь в котором зашла о северянах.

– Твой отец принадлежал к древнему свеннскому роду, но, как ты знаешь, твои предки не одни пришли в Залесье. Были еще две могущественных семьи, тесно связанные с Бориветричами.

– Семья Войгнева? – мрачно спросила Гнеда.

Фиргалл кивнул.

– Его пращур Гуннар Мореход пришел вместе с Ингваром. Их было три друга – Гуннар, Ингвар и Бьерн.

– Бьерн? – наморщила лоб девушка, словно припоминая что-то.

– Да, медведь по-вашему. Их потомки обосновались в Залесье, и ныне, как ты знаешь, Яромир мертв, а Войгнев сидит на престоле. Потомок Бьерна же, Судимир, стоит во главе одной из самых влиятельных семей Стародуба.

– Он тоже дружил с моим отцом?

Сид удивленно приподнял брови.

– Ты говорил, Войгнев считался побратимом отца. Должно быть, они были близкими друзьями. До поры, конечно, – хмуро добавила она. – А что этот Судимир?

– Я знаю лишь, что после смерти Яромира Судимир стал кормиличем[51] новоиспеченного княжича Стойгнева. Но я не встречал его, – пренебрежительно повел плечом Фиргалл. – Чтобы сохранить высокое положение и при старом, и при новом князе, надо уметь договариваться. И угождать. Находиться меж двух огней не всякий способен. Раз уж мы заговорили о свеннах, – продолжил он уже другим голосом, – давай-ка вспомним слова северного наречия.

Гнеда застонала, а ее наставник едва подавил улыбку. Он то полностью переходил на язык сидов, то начинал изъясняться на свеннском, и Гнеда, страдая от таких скачков, волей-неволей пыталась понять его и с величайшим трудом выражать свои соображения в ответ.

После передышки они, вопреки ожиданиям девушки, не повернули обратно, а, напротив, углубились в лес. Фиргалл заявил, что урок не закончился, и Гнеда, привыкшая к своевольности наставника, лишь безропотно повиновалась, позволяя Пламеню следовать за Ска, конем сида.

Ранние сумерки напомнили о скоротечности осеннего дня, но долго двигаться в темноте им не пришлось. Первые звезды едва успели показаться на загустевшем синевой небе, как спутники выехали к открытому озеру, окаймленному с противоположной стороны горами. Тут Фиргалл объявил ночевку, и порядком уставшая Гнеда с радостью приступила к обустройству стана.

Расседлав и накрыв лошадей, они оставили их пастись стреноженными, развели костер и поужинали заботливо увязанными им в дорогу руками Финд пастушьим пирогом, орехами и яблоками. Почувствовав себя после этого пиршества и приготовленного сидом травяного настоя на вершине блаженства, девушка с наслаждением растянулась возле огня.

Фиргалл обосновался со знанием дела, с подветренной от костра стороны, соорудив себе удобную лежанку из седла, своего необъятного дорожного плаща и веток хвои. Закончив с трапезой, он достал несколько берестяных листов и принялся делать какие-то заметки, поглядывая на небо.

– Зверолов[52] вышел, значит, осень повернула на зиму, – задумчиво произнес Фиргалл, отложив свое занятие.