Пташка

Сид не принадлежал к породе чувствительных людей, чахнувших над отжившими свой век безделушками, но у него действительно сохранилось несколько предметов, принадлежавших Этайн. Они лежали в небольшом ларце, который он не открывал… Фиргалл тогда на миг задумался. Ни разу. Ни разу с тех пор, как замкнул в него горстку вещей, когда-то служивших ей, когда-то имевших значение, но после ее смерти превратившихся в бессмысленную груду дерева, камней, железа. Фиргаллу не нужно было смотреть на них, чтобы помнить, не нужно было прикасаться к ним или нюхать, чтобы воссоздать в мыслях лицо Этайн или ее запах, – в совершенстве, без малейшей погрешности. Этайн давно уже стала частью Фиргалла, впечаталась в тело и душу.

Сид отдал Гнеде небольшой самшитовый гребень. Наверное, у Этайн было много других, более ценных, выполненных из кости, испещренных узорами и отделанных драгоценными камнями, но этот безыскусный деревянный гребешок, казалось, являлся ее воплощением. Этайн не требовались украшения, чтобы сиять. Она была совершенна в своей простоте, и сид с невольным почтением смотрел, как Гнеда приняла вещицу, благоговейно держа ее на раскрытых ладонях, точно святыню. Он знал, что девушка никогда не посмеет расчесать им волосы, что спрячет его в глубине своего тайника и станет доставать редко и украдкой, позволяя пальцам пробежать по теплой древесине в качестве высшей награды, смакуя эти мгновения, как изысканное лакомство.

Сид видел, что у него получалось. Она входила в семью, исподволь становясь ее частью. По рассказам Фиргалла и крохам, добытым в истрепанных свитках, Гнеда создавала в своей голове образы родителей, и он знал, что отец занимал там особое место. Фиргалл преклонялся перед Этайн, и она представала для Гнеды светлой богиней, прекрасной, безукоризненной, но далекой и недостижимой. Отец же, неприязни к которому сид не мог и не собирался скрывать, нуждался в защите девушки, в ее оправдании. В своем несовершенстве Ингвар был гораздо ближе дочери, и Фиргалл понимал, что сам виноват в этом.

Он смотрел на Гнеду, видя, как в ее глазах вместе с вопросом нарастает беспокойство. Только теперь, наблюдая за девушкой со стороны, сид осознал, насколько сильно она изменилась за время, проведенное под его и Айфэ опекой. Нынче в ней почти не осталось ничего детского – ни во взоре, который стал умнее и проницательнее, ни в теле, которое вытянулось, хотя и не приобрело особенной округлости. Ежедневные упражнения, прогулки верхом и частая походная жизнь закалили и укрепили ее, развив природные склонности. Гнеда была меткой и ловкой, хотя и не отличалась выдающейся силой. Фиргалла восхищали ее выносливость и упорный дух, но он замечал, что сильные переживания могли подорвать во всем остальном довольно хорошее здоровье.

Другой неожиданностью для сида стал податливый и открытый ум девочки. Она на лету схватывала новое, быстро и без видимого труда осваивая сразу два незнакомых языка. Гнеда обладала отличной памятью и точно воспроизводила однажды увиденный чертеж. Ее суждения были емкими и дельными. Несомненно, часть этой заслуги принадлежала старому Домомыслу, с детства окружившего девочку книгами. И пусть Фиргалл не раз мысленно фыркал над их содержимым, когда Гнеда делилась воспоминаниями – трудно было ожидать, чтобы в глухой деревушке имелся доступ к передовым знаниям, – она была грамотна и привычна к умственному труду. Из Гнеды вышла прекрасная ученица.

Ее любил Айфе, и немудрено – сына покорили добрый нрав, искренность и трогательная ранимость.

К своему неудовольствию, Фиргалл не мог не признать: она нравилась и ему. И если бы у него была дочь, Фиргалл хотел бы видеть ее похожей на Гнеду.

Сид нахмурился и отвернулся от девушки, без объяснений разрывая зрительную нить.

У него нет и никогда не будет дочери.

Он не позволит себе к ней привязаться.

Фиргалл прекрасно знал правила игры. Ведь он сам ее придумал.

Жизнь в Кранн Улл текла по-старому, но Гнеда знала, что после произошедшего лед между ней и опекуном треснул. Что-то незримо изменилось, словно воздух вокруг перестал быть разреженным и стало легче дышать. Теперь сид брал ее на прогулки, во время которых, к удивлению девушки, вместо уроков они могли просто беседовать. Конечно, Гнеда никогда не чувствовала себя с Фиргаллом так же свободно, как с его сыном, но и прежней скованности возле наставника больше не ощущала.

Зима подходила к концу, но Айфэ все не возвращался, и Гнеда подозревала, что это происходило по воле Фиргалла. Отчего-то ему претила их дружба. Возможно, потому, что само нахождение рядом с ней было опасным.

Весна наступила быстро и неожиданно. Казалось, еще вчера ничто не предвещало перемены, но вот уже послышалось журчание невидимых ручьев, и под стремительно истлевающим саваном снега зачернела обнаженная земля, заставляя зверей и людей жадно принюхиваться к забытому за зиму густому, влажному запаху жизни.