Пташка

Нежный сбивчивый шепот заставил предплечья девушки покрыться гусиной кожей. Эти ласковые слова составляли такую разительную противоположность всему, что Гнеда знала от Бьярки раньше, что они напугали ее едва ли не больше, чем его прикосновения.

– Нет, отпусти меня!

Но он будто не слышал, и девушка почувствовала мягкое, но настойчивое давление его колена, которое пыталось развести ее плотно сжатые бедра. С ужасающей ясностью на Гнеду сошло озарение. Он обещал отомстить ей, отсмеяться. Значит, вот как боярин решил это сделать.

– Не смей трогать меня! – собрав остатки воли, яростно выкрикнула девушка ему в лицо, одновременно со всей мочи колотя кулаками в грудь.

Гнеда успела увидеть изумление в диких пасмурных глазах, когда вдруг перед ней мелькнула тень, и какая-то неведомая сила отбросила Бьярки в сторону. Лишившись опоры его рук, девушка, не удержавшись, рухнула на пол. Ее мелко трясло, лицо пылало, зацелованные губы саднили, а тело, не получившее долгожданного утоления, истошно ныло. Гнеда подняла помутившийся от выступивших слез взгляд и увидела припертого к противоположному углу Бьярки, а рядом – Стойгнева, который крепко держал побратима вытянутыми руками. Тот сопротивлялся, пытаясь вывернуться, но княжич жестко приложил его о стену. Раздавшийся стон уже выражал боль, а не удовольствие, но его звук заставил на миг вспыхнуть почти потухший огненный сгусток в самом нутре Гнеды.

– Бьярки, ты спятил! Остынь! – прорычал Стойгнев.

– Пусти! Пусти, я не трону ее. Да оставь же меня! – зло и устало прошипел юноша, отшатываясь от друга и сползая вниз, зарываясь ногами в разворошенную солому.

Несколько мгновений княжич недоверчиво смотрел на побратима сверху вниз, словно взвешивая его слова и способность здраво мыслить, а затем двинулся к Гнеде, на ходу стаскивая с себя плащ.

Он присел перед девушкой на корточки, тревожным взглядом пробегая по ней с головы до пят, и Гнеда с нестерпимым стыдом поняла, что Стойгнев оценивает, насколько далеко успел зайти Бьярки. Насколько далеко успели зайти они.

– Ладно, ладно, будет, – как ребенку, разбившему коленку, сказал он, набрасывая на ее трясущиеся в ознобе плечи накидку. – Вставай. – Княжич помог Гнеде подняться и, запахнув на ее груди полы плаща, легонько подтолкнул к выходу. – Ступай к себе, да никому не говори ни о чем, слышишь? – Он испытующе заглянул ей в глаза. – Ничего плохого не случилось, слышишь? Запрись и не выходи сегодня. Поняла?

Дождавшись еле заметного кивка девушки, Стойгнев ободряюще, но слабо улыбнулся и закрыл за ней дверь денника. Последнее, что слышала Гнеда, прежде чем покинуть конюшню, был тяжелый вздох, и она так и не поняла, кому из двоих мужчин он принадлежал.

– С глузду съехал? – снова спросил Ивар, будто в этом был какой-то смысл. – Она гостья в твоем доме, под опекой твоего отца! О чем ты думал!

Бьярки утомленно провел рукой по лицу. Его все еще потряхивало, он чувствовал себя возбужденным и злым и меньше всего хотел выслушивать поучения брата.

– Не ты ли говорил мне давеча, что тебе на нее тошно смотреть? Не ты ли звал ее размужичьем[95] и как там еще? Кожа да кости?

Бьярки с омерзением поморщился. Он сам был себе настолько противен, что никакие слова Ивара не могли вызвать большего отвращения. И между тем… Стоило только закрыть глаза, как перед ним вставало ее загорелое лицо с нежными, в тончайшем пушке щеками. С губами, красными и сладкими, как полуница. Широко распахнутые блестящие очи, в которых в кои-то веки не было неприязни, а было лишь желание, равное по силе – он мог поклясться! – его собственному. На языке Бьярки все еще был ее вкус, и сама мысль об этом снова поднимала волну вожделения.

– Мало стало дворовых девок – не твои ли слова? – продолжал неистовствовать Ивар, но у Бьярки не было сил дерзить ему в ответ.

– Хватит, – почти с мольбой попросил он. – Я не знаю, что на меня нашло.

– Не знаешь? Или просто решил показать девчонке, где ее место?

– Что? О чем ты? – нахмурился юноша.

– Надумал осрамить ее в ответ, вот о чем.

– Нет, – просто ответил Бьярки, потирая висок. – Я увидел, как она гладит Усладу, и у меня перед глазами побелело от ярости. Она ведь все поперек мне делает, будто нарочно. А потом… Я вдруг забыл, о чем говорил. Забыл, на что сержусь. Словно начал падать в колодец какой, понимаешь? Ничего кругом не вижу, темнота, и дух захватывает, а она глядит на меня, и… – Юноша сглотнул и помотал головой, хватаясь за чуб. – Наваждение какое-то.

– А если б я не пришел?

Бьярки поднял на друга взор, и в нем была мука. Он вспомнил, как Гнеда сидела в углу, словно затравленный зверек, и ее слипшиеся от слез ресницы казались еще длиннее.

– Проклятая ведьма, – прошептал Бьярки, безнадежно скребя по дну своего сердца в поисках оставшейся ненависти и, к своему отчаянию, не находя ни капли.

26. Сметана и деготь