Пташка

Да, Гнеда видела. Добрава уже держала себя княгиней, до того была осаниста и величава. Гнеда никогда не смела подумать о себе как о невесте Стойгнева. То, что могло бы случиться, но не случилось, не в счет. Нынче она была сиротой из далекой деревеньки, а не дочерью князя. Но выбери Гнеда иную долю, оставшись с Фиргаллом, она могла бы попытаться вернуть свое имя. Будь она внучкой князя Аэда, разве не по-другому бы посмотрели на нее все эти люди? Разве зазорно было бы Стойгневу посвататься к ней? Но тут же девушка напомнила себе, что не внучка Аэда она, а дочь Ингвара. Дочь Яромира, истинного князя Залесья. И узнай княжич об этом, впору было бы подсылать бы не сватов, а убийц.

Бьярки стоял, затаив дыхание. Она медленно приближалась, не замечая его, и юноша приготовился. Боярин лишь краем сознания удивился тому, что девушка была без понёвы, совсем как тогда, в ночь Солнцеворота, и белая рубашка зловеще светилась в полумраке сеней.

Бьярки опустил взгляд к ее ногам. Опять босиком. Маленькие, изящные стопы едва выглядывали из-под подола, и он почувствовал сумасбродное желание прикоснуться к ним.

Гнеда поравнялась с его укрытием, и Бьярки сделал шаг из темноты.

Черные глаза уставились на него без страха. Юноша распознал в них лишь негодование и ненависть. И силу. Страшную силу над ним, сокрушавшую и не дававшую спать ночами. Бьярки хотел только одного – сломить ее и снова стать свободным. Боярин сгреб девушку в охапку, так что она едва успела придушенно пискнуть. На ощупь нашел дверь. Еще миг – и они уже в сыроватой прохладе клети.

Она не кричала, молча и ожесточенно вырываясь, но Бьярки лишь усмехнулся. Куда ей было тягаться с ним. Он брал волка и вепря, с рогатиной ходил на медведя, воевал со степняками. А она всего лишь тщедушная девчонка. Но ее возня раздражала, и Бьярки быстрым умелым движением схватил тонкие запястья одной рукой, а другой проворно намотал длинную косу на кулак, обездвиживая Гнеду и открывая шею, где бешено билась маленькая голубоватая жилка.

Она больше не глядела на него, замерев и закрыв глаза, обманчиво-покорно ожидая своей участи. Бьярки нахмурился и толкнул девушку на кучу сена в углу. Сорочка немного задралась, открывая смуглые лодыжки.

Он медленно подошел к ней. Теперь девушка не отрываясь смотрела на него, вызывающе вздернув подбородок. Не отказываясь от своей глупой гордости, даже валяясь у него в ногах. Можно было подумать, что девчонка спокойна, но он-то видел волны дрожи, пробегавшие по всему ее худому телу.

Бьярки присел перед ней на корточки и потянулся к завязкам на груди. Когда пальцы боярина почти коснулись ее, девушка бросилась вперед, пытаясь оцарапать ему глаза. Свирепея, юноша сжал ее предплечье, другой рукой шаря по шее. Девчонка дернулась, и вместо горловины рубахи в его горсти оказалась рябиновая нитка. Бьярки не успел остановить силу рывка, и ягоды прыснули в разные стороны кровавыми брызгами. Его рука замерла, а алые бусины все скакали, попадая ему в лицо, ударяя по губам, осыпаясь на пол. Вдруг тишину прорезал страшный, хриплый звук. Она смеялась, а ягоды все сыпались и сыпались, больно стегая Бьярки, отлетая от него в девушку, которая все сильнее заходилась сумасшедшим хохотом. Ее губа треснула, и из ранки сначала медленно, а затем все быстрее засочились гранатовые капли. Они смешивались с рябиной, падая на рубаху, расплываясь по кипенному полотну, и Бьярки зажмурился, не в силах смотреть на эту запятнанную белизну. Он вскочил, задыхаясь, и с содроганием ощутил под ногами целый ковер давленых ягод, перемешанных с чем-то склизким. Юноша сделал шаг назад, отступая, но поскользнувшись, беспомощно схватил рукой воздух и начал падать назад. Последнее, что он запомнил, был одуряющий, липкий запах крови и грохот ее смеха в ушах. Молодого боярина поглотила темнота, и он проснулся.

Бьярки рывком сел на постели. Это был сон, всего лишь сон. Слава Небесному Отцу!

Он провел ладонями по лицу, будто умываясь от страшной грезы. Взмокшая рубашка противно пристала к спине. За окном разливалась густая осенняя ночь. Бьярки вновь лег и прикрыл глаза, но сон больше не шел к нему. Слишком ярко стояла перед внутренним оком сверкающая безумными глазами Гнеда.

Бьярки часто думал о ней, слишком часто, и вот теперь она нагнала его и во снах. Как ни старался он забыть о том помутнении, что нашло на него в конюшне, не было ни дня, когда бы юноша не вспоминал, как пахла ее кожа – топленым молоком, таволгой и еще чуть-чуть чем-то мужским – дегтем, лошадью и железом, и этот лишний, неправильный запах дразнил и волновал.

Что происходило? Что она делала с ним?