Пташка

Гнеда замерла, догадавшись, что он говорит о Стойгневе и Добраве. Бьярки все знал. Он заметил. И то, незнакомое, в его глазах было обвинением, упреком и…

– А ты разве не слышала, что щи дегтем не белят? На то сметана есть, – проговорил боярин с издевательским смешком, не давая ей домыслить, продолжая двигаться, обходя Гнеду по кругу. – Посмотри на себя, – он небрежно кивнул в ее сторону подбородком, – на свои обноски, шитые из вотолы[97]. На свою кожу, выжженную в поле. Где тебе до Добравкиной крови с молоком? Да тебя коснешься, пальцы занозишь. А волосы? Ее – струятся и блестят, словно шелк, а твои – жесткие, точно конская грива.

Гнеда почувствовала, как на лбу и над верхней губой выступили бисеринки холодного пота. Нужно было уйти, не слушая эти мерзости, но почему-то девушка не могла пошевелиться, как заколдованная продолжая внимать его оскорблениям.

– Разве твои руки, настолько грубые и неумелые, что ты и нитки-то как следует спрясть не можешь, сравнятся с ее нежными пальчиками? – Бьярки презрительно фыркнул. – А что у тебя под рубашкой? Женское тело или доска? Да кабы не коса, я и не понял бы, что ты девка.

Гнеда тяжело дышала, изо всей мочи стараясь справиться с комом, вставшим поперек груди. Обида, сдавившая сердце, была тем сильнее, чем яснее девушка понимала, что каждое слово Бьярки, злое, жгучее, унизительное, – правда. А он все ходил вокруг нее, меряя блестящими глазами каждый вершок, не упуская ничего.

– Одни кости, – брезгливо продолжал юноша медленную казнь. – А глаза? Черные, как у вороны. А ее – что цветные каменья. Неужели думаешь, он на тебя и правда позарится, когда есть Добрава? На тебя, неотесанную деревенщину?

Гнеда всхлипнула, пытаясь удержать рвущийся наружу поток, и кинулась в сторону, но Бьярки грубо поймал девушку за запястье, равнодушно глядя на потекшие по ее щекам слезы.

– Ведьма, – хрипло вымолвил Бьярки. – Что ты сделала со мной?

Девушка непонимающе сморгнула несколько раз, но парень резко тряхнул ее.

– Какую присушку подсунула мне, что я хожу за тобой как привязанный? Смотрю на тебя? Что потерял разум, словно мошник[98] на току?

Гнеда растерянно глядела на него сквозь слезы, и вдруг осознание отразилось на ее лице жутковатой улыбкой.

– Неужто думаешь, боярин, что, умей я ворожить да травами-отравами ведать, стала бы размениваться на приворотное зелье? – негромко, но отчетливо произнесла она, едва удерживаясь то ли от плача, то ли от хохота.

– Убирайся, – только и сумел выговорить Бьярки побелевшими губами.

Он резко отпустил ее руку, и Гнеда ринулась прочь, не видя и не слыша ничего, не разбирая дороги, чувствуя лишь морозный воздух, обжигавший легкие.

Не глядя в ее сторону, Бьярки вытер непослушными пальцами испарину со лба. Он постоял, будто собираясь с силами, а затем, оттолкнувшись от дерева, пошел прочь, немного пошатываясь, туда, где, озаряя ночную темень, приветливо мерцали окна избы и раздавался веселый смех посиделок.

27. Откровение

Было еще совсем рано, но, по обыкновению, в гридне уже засуетились. Давно проснувшийся Бьярки заставил себя подняться. Младший Судимирович, побратим и ближник княжича, всегда был на особенном счету, но и он послушно подчинялся заведенному в дружине порядку, не пропуская воинской науки и ежедневных учений. Пользуясь своим положением, он мог отлучаться домой куда чаще других, но в последнее время Бьярки ночевал в дружинной избе, избегая появляться в усадьбе.

Извилистое тело замерзшей Листвянки темнело в синевато-сером снегу, а от зияющих дыр прорубей и полыней, разбросанных возле берега, змеился легкий парок.

Бьярки безо всякого удовольствия умылся рыхлой пригоршней снега, оцарапавшей лицо, и присоединился к товарищам, разминавшимся неподалеку от общего костра. Под предводительством Борзуна, удалого княжеского кметя[99], славившегося недюжинной силой, отроки боролись, схватывались врукопашную и постигали прочие премудрости ратного ремесла. Борзун поддразнивал парней, то и дело пересыпая свою речь прибаутками, и тут и там слышались задорные крики и смешки. Утреннее учение шло весело и ненатужно, но нынче Бьярки не чувствовал себя частью братства, и возня на снегу, всегда так нравившаяся ему, не бодрила, а утомляла.

Ивар появился перед ним, когда дело дошло до мечей. Они давно уже не становились в пару, и нынче Бьярки хмуро принял протянутый другом клинок. Княжич смотрел спокойно и открыто, и лишь только очень близко знавший Ивара человек мог бы различить отсвет тревоги в прозелени его глаз.