Пташка

Разогревшись несколькими привычными движениями, юноши начали сшибку. Вокруг них, молодых, но уже показавших себя и в отъезжем, и в ратном поле, постепенно стали собираться отроки и детские, а поединщики не замечали ничего вокруг. Меч Ивара мелькал перед лицом, и Бьярки распалялся все сильнее, а снисходительная невозмутимость названого брата лишь разъяряла. Пот стекал по лицу боярина, и он с досадой ощутил, что казавшиеся раньше легкими удары не даются, а мышцы утратили былую силу. Бьярки словно тянулся по привычке за верным ножом, но не находил его на положенном месте.

Проклятье!

Ивар незаметно перебросил меч в шуйцу[100].

– Не смей! – прорычал Бьярки, закусывая губу и набрасываясь на друга градом новых ударов, выматывающих, но почти бесплодных.

Власть над собственным телом утекала как вода сквозь пальцы вместе с необходимой осторожностью. Зрители притихли, замечая, что потешный бой перерастает в настоящий, и рядом с борцами вырос долговязый Борзун, готовый вмешаться при первой надобности.

Оба имели почти одинаковый рост, но княжич был крепче и гораздо шире в плечах гибкого поджарого Бьярки. Сила одного и ловкость второго обычно уравнивали их в бою, но нынче Судимирович видел свою слабость и оттого дрался особенно отчаянно. Ивар оставался внешне бесстрастным, но из-под налобной повязки вниз по вискам сбегали тонкие струйки пота. От взмокших на спине и груди рубах валил пар.

Бьярки все-таки удалось достать побратима, и, только когда на плече княжича заалело пятно, жадно расползающееся по белому полотну, боярин остановился, быстро моргая. Его впервые в жизни замутило от вида крови.

Трясущейся рукой отбросив в сторону меч, боярин развернулся и пошел прочь через строй безмолвно расступившихся отроков.

Ивар нашел Бьярки в оружейной клети. Он сидел на полу, привалившись к упертому в стену круглому щиту. Княжич опустился рядом.

– На, – сунул он побратиму в руки крынку с молоком. – Что в трапезную не пошел? На тебе скоро мяса совсем не останется.

Бьярки посмотрел на Ивара, виновато находя пятно уже засохшей крови, просочившейся даже через надетую позже верхницу.

– Пустое, – махнул рукой заметивший его взгляд княжич. – Зажило уже все. Что с тобой, Медвежонок? За что ты на меня взъелся? Облегчи душу, не держи на сердце. Словно червь тебя точит, с лица и тела спал, скоро люди узнавать перестанут.

Бьярки отставил нетронутое молоко в сторону и пристально посмотрел на друга.

– Ты зачем девке голову морочишь? – наконец спросил он, понимая, что пути назад не будет.

Ивар некоторое время удивленно взирал на побратима, слегка наморщив лоб, а потом тихо рассмеялся, покачав головой.

– Ах, вот оно что. А я думал, показалось. Думал, она тебе не люба.

– И не люба, – повысил голос боярин, словно отказываясь замечать взлетевшие брови и стиснутые от сдерживаемой усмешки губы Ивара. – Отец велел присматривать за ней. Ты что затеял? Другой не мог найти, или Добравы тебе мало?

– А когда ты ее в деннике зажимал, тоже присматривал? – усмехнулся княжич уже без дружелюбия.

Бьярки скрежетнул зубами.

– Помрачилось у меня в голове от похоти, будто не знаешь, как оно бывает, – зло процедил он. – Другое дело, кабы я это задумал да туда ее сам заманил.

– А что ж, я, по-твоему, заманиваю? – Ивар холодно прищурился.

– Зачем приезжаешь? Зачем смотришь? Разбередишь девке сердце, позабавишься, да и бросишь. – Голос Бьярки больше не звучал воинственно. Он весь поник, сдаваясь, признавая свое поражение, и Ивар смягчился.

– Я видел, что ты к ней неровно дышишь, но чтобы так, не знал. Я бы не стал… – Княжич неловко замолчал, упирая взгляд в сомкнутые руки.

– Как – так? – резко взметнув голову в его сторону, враждебно спросил Бьярки.

– А так, что весь высох. Будет тебе, Бьярки, не малое чадо, – с раздражением добавил Ивар, поднимаясь. – Зазнобила тебя девка, признай уж. Сказал бы сразу, я б в ее сторону и не взглянул. Было б еще на что глядеть, – скривился он.

– А не на что, зачем тогда привабливал? – с горечью спросил боярин, даже не отрицая слов друга.

– Со скуки, – коротко ответил княжич, не глядя на Бьярки. – Больше не стану. Забирай свою красну ягоду, любись.

Бьярки мрачно усмехнулся.

– Нет, Ивар. Наваждение это какое-то. Морок. Не может мне такая прийтись по сердцу.

Княжич только покачал головой.

– Я не желаю, чтобы промеж нами встала девчонка. Это – самое жалкое, что может произойти между двумя мужчинами. Морок, не морок, а нет сил смотреть на тебя, прозрачный стал, что вешняя льдинка. Сухая любовь только крушит. Или забудь, или возьми ее.

– Возьми ее, – упрямо повторила Славута, прикладывая нарядную красную рубашку к Гнеде. – Мне такую уже не надеть, а тебе в самый раз придется.

– Спасибо, – приняла подарок девушка.

Гнеда была полна отчаянного желания нарядиться в лучшее, чтобы назло всем показаться – со своей грубой и смуглой кожей, слишком маленькими и черными глазами, детской грудью и жесткой косой. Да, она не была ни знатной, ни красивой, но Стойгнев смотрел на нее, а Бьярки…