Птенчик

– Я сделал бы выбор в вашу пользу, мистер Бенитос. Как много лет назад выбрал вашего…Как выбрал его, – он вытащил из кармана куртки конфету и протянул её Риккардо. – Я угощал его конфетами всякий раз, когда он выскальзывал из дома. Я задабривал его сладостями, когда ему было пять. Я задабривал его сладостями, когда ему было двадцать. Эти несчастные конфеты, – он потряс леденцом, – были для меня не просто куском сахара, они служили для меня гарантией того, что он вернётся. Я знал: он выбежит из дома, я подловлю его и дам конфету. Он в спешке сорвёт фантик и засунет леденец в рот, в шутку надует щёки, точно я дал ему не одну конфету, а десять, засмеётся, скажет «Grazie»…Вы помните, как красиво он говорил на итальянском? Никто в мире не говорит на этом языке так красиво, как говорил он…Засмеётся, скажет «Grazie» и выпорхнет за ворота. Он не взял конфету лишь однажды: в день своего отъезда в университет. Не взял, потому что знал, что не вернётся…Я любил его, люблю до сих пор, – смотритель шмыгнул носом, – всем своим сердцем, и вас я люблю не меньше, люблю таким, какой вы есть – тихим и спокойным. Вы другой, совсем другой, мистер Бенитос. Я боюсь, что в погоне за признанием родителей вы ввяжетесь в дурное дело.

– Я не гонюсь за их признанием.

Мистер Бигль улыбнулся.

– Наверное, вы правы. Я старик, простите мне мою слабость…Возьмите конфету: дайте мне гарантию, что сегодня вы вернётесь домой.

Риккардо зашуршал фантиком.

– Спасибо, – он закинул конфету в рот. – Я иду в «Крабовый утёс», там праздник.

– Веселье – для молодых. Надеюсь, я доживу до того дня, когда в закусочной устроят праздник для стариков.

Риккардо отошёл в сторону: рядом с ним остановился автомобиль отца.

– Открой гараж, – приказал отец. Риккардо нажал на кнопку.

– Я ухожу.

– Иди.

Мистер Бигль с тревогой посмотрел на Риккардо, впившегося взглядом в отца.

– Даже не спросишь куда?

Отец стучал пальцами по рулю и следил за поднимающейся крышкой гаража.

– А это имеет какое-то значение? К Карле ты идёшь, куда же ещё. В девять будь дома, – он закрыл окно. Автомобиль заехал в гараж.

Риккардо раскусил леденец и побрёл к воротам.

Население города сократилось до одной кошки: люди проклинали погоду и сидели дома, прилипая задницами к диванам, а глазами – к экранам телевизоров. Их развлекали клоуны из теленовостей, вещавшие, что Америка вот-вот войдёт в новую эпоху: двадцать первое столетие неумолимо стояло на пороге, и они, доблестные американцы, не должны тащить в него всякую дрянь вроде хиппи, а также не должны допустить повторения нефтяного кризиса.

Отрывки из речей ведущих до Риккардо доносили учителя и сплетничающие в туалетах старшеклассники: они мнили себя экспертами в экономике и политике и с жаром спорили о коммунистах. В минуты, когда школьная перемена становилась временем для дебатов, а мужской туалет – трибуной, Риккардо даже немного жалел, что в их доме – ни здесь, в Деренвиле, ни в Сицилии – нет телевизора, и он не может присоединиться к обсуждениям взрослых парней. Отказ от телевизора был принципиальной позицией и отца, и деда: оба предпочитали газеты, хотя причины их решения разнились.

Отец относился к телевещанию как к скоплению лишней, портящей умы, болтовни. Основные новости напечатают в газете, а развлекательные передачи развращают молодое поколение: часы, которые юноши и девушки тратят на просмотр чужих, иногда больных (он радовался, что фильмы ужасов, на которые подростки рвались в кинотеатры, не выползали за пределы большого экрана) фантазий, не принесут пользы ни им, ни обществу.

Образовательные программы на телевидении отец сопоставлял с плевком в лицо рабочему человеку. Телевизор не научит хирурга владеть скальпелем. Телевизор не спроектирует автомобиль вместо инженера. Телевизор не убережёт урожай фермера от паразитов. Отец утверждал, что телевизионщики, спонсируемые правительством, обесценивают знания, хранящиеся в городских библиотеках, библиотеках школ и университетов, в советах опытных коллег, и принижают честный труд. Он говорил: «Придёт день, когда мы проснёмся в мире, где никто не хочет ни учиться, ни работать. Все помешаются на развлечениях и лёгких деньгах. Только лёгких денег не существует – у всего есть цена: кто-то пожертвует честью и совестью, а кому-то придётся заплатить за удовольствие кровью – своей, друга или незнакомца».

Дед придерживался того же мнения. Он уверял, что остатки мозгов, которые его поколение вложило в детей и внуков, рассосутся: телевизор поглотит человечество, а смельчаков, сопротивляющихся его правде, будут пытать, пока они не присоединятся к глупой массе, а тех, кто откажется, масса будет сжигать на кострах как в Средневековье. Мир возобновит «охоту на ведьм» и его жертвами станут люди, не лишённые разума.

Дед выбрал газеты как наименьшее из зол, хотя презирал их также как телевизор. Он читал определённые рубрики, читал вскользь, по привычке, и, отворачиваясь, перелистывал главные статьи. Он боялся громких заголовков, они разрушили спокойную жизнь его семьи дважды.