Птичья песня

Он вдруг стал по-деловому серьёзным. Я вынула из внутреннего кармана ветровки конверт, который чудом не помялся и не промок. Хотя почему же чудом, скорее всего, магией. Толстяк провёл по бумаге рукой, что-то прошептал, и конверт развернулся в коробочку. Ну вот, даже такой премерзкий тип может колдовать, а я, птица-неудачница, стою тут и не вижу ни единой серебряной искорки!

Толстяк тем временем вытащил из коробочки паутинное кружево. Он потёр его между руками, подставил кстати выглянувшему солнцу, снова потёр. Кружево раскинуло брызги радужных солнечных зайчиков на лицо мужчины, и оно преобразилось, словно засветилось изнутри, так, что нельзя было отвести глаз. Впрочем, эффект пропал в ту же минуту, как только Кондитер убрал паутинку обратно в коробочку.

– Хороший товар, – удовлетворённо пробормотал он.

Кондитер пытался сложить коробочку обратно в плоский конверт, но у него не выходило – то один угол сожмётся, то другой, а вместе – никак. Мужчина прокашлялся и сделал вид, что всё идёт, как он и задумывал. Затем он выудил из заднего кармана своих сосисочных брюк небольшую книжку, несколько раз обмотанную тонкой верёвкой. Я взяла книжку и с трудом подавила дрожь отвращения. Тёмная болотно-зелёная обложка была тёплой от соседства с задницей толстяка. Наверное, что-то отразилось на моём лице, поэтому большой мальчишка в душе решил в последний раз перед прощанием пошутить:

– Я, милочка, обязательно передам вашему господину, что курьер из вас не очень, чтобы он поучил вас уму-разуму. До следующих встреч, голубушка!

Он снова захохотал и, довольный собой, направился к дому.

– Всего хорошего, – проскрежетала я сквозь зубы. Какая я тебе голубушка, жирдяй.

Я запоздало сообразила, что нужно было поставить воображаемое зеркало. Может, Кондитер не стал бы тогда донимать меня дурацкими шутками. Но ведь ещё не поздно, Екатерина! Давай-ка ты притворишься, что твоя магия с зеркалами и правда работает. Не отблесками искр от записок для воды и света, а по-настоящему. И пускай это будет не бытовая магия, захватившая этот мир, а та, древняя, о которой пишут книги и снимают фильмы. Которая перед рассветом заволакивает комнату мягким зелёным светом и открывает путь в другие миры. Которая оставляет метки на коже и оживляет статуи.

Первым зеркалом я защищаю себя. Оно делает мою магию невидимой для других. Толстяк шёл к яблоневому саду медленно, тяжело дыша, и едва одолел половину пути. Второе зеркало я кладу под углом на землю сбоку от тропинки. В нём отражается поваленное ветром деревце, лежащее у края сада. Затем это отражение переходит в третье зеркало, которое я мысленно ставлю на пути у Кондитера под небольшим наклоном. Оно отражает образ деревца прямо ему под ноги. Очень похоже на школьные уроки физики про преломление света.

Толстяк дошёл до воображаемого препятствия и споткнулся на ровном месте, чуть не выронив коробочку. Он смешно взмахнул руками, чтобы не упасть, и ускорил шаг, не оборачиваясь на свидетельницу его неловкости.

Я едва сдерживала смех, а тётушкин голос с осуждением произнёс: «Екатерина, как можно!» Видимо, всё-таки как-то можно, тётушка! Чувствуя себя настоящей колдуньей, я провела рукой и стёрла зеркала.

По пути домой я упивалась успехом. А ведь в школе я любила физику и геометрию! В последний школьный год, когда тётушка уже покинула этот мир и воссоединилась с духом какого-то из своих бывших мужей, тем самым освободив меня от уроков этикета и сервировки стола для её посиделок с подругами, папа решил, что меня надо готовить к поступлению.

Он считал, что мне нужно изучать точные науки, потому что в технических институтах больше мальчиков. Папа всегда знал мою главную слабость. Нет, не мальчики. Лень. Хотя я предпочитала называть это тягой к комфортному существованию. Ведь это одно из обязательных условий для того, чтобы девочка выросла в настоящую леди. Папа рассчитывал, что я быстренько найду жениха и слезу с родительской шеи. Я считала его жалобы преувеличением, потому что мне много не надо было – диван, компьютер и пицца с колой.

Сам папа преподавал физику и стал моим репетитором. Так как его воспитывала тётушка – его сводная сестра, то и методы преподавания он перенял у неё. Я ни за что бы не променяла решение задач из учебника на уроки фортепьяно, но в то же время очень сочувствовала папиным студентам и с содроганием представляла себя на его лекциях. Проявив несвойственную мне настойчивость, я отвоевала право на ненапрягающую учёбу и поступила в безызвестный лингвистический институт недалеко от дома. Папа был расстроен – ни женихов, ни карьеры, ни дисциплины.

– Тебя даже в магазин не возьмут! – кричал он. – В официантки не пустят!

Тётушка и из него пыталась вырастить аристократа, но прижилась только лёгкая истеричность, как во мне прижилась тяга к диванному существованию.

– На что ты собираешься жить? – вторила ему мама.

Обычно я переживала эти бури, стараясь реже попадаться родителям на глаза, но однажды наши периоды активности совпали, и перед первым курсом я два месяца проработала в магазине бижутерии.