Птичий рынок

Щелкнул замок – это захлопнулась входная дверь. Пока женщина бегала ее открывать и искала, чем бы подпереть, остыла печка. Женщина снова принялась за растопку, но щепки и скрученные жгутами обрывки газет, едва занявшись, сразу же гасли.

Дверь колотила по камню, мешавшему ей закрыться. Кривлялись и гримасничали узоры на полу. Не желал разгораться огонь.

По комнате промчался ветер – нахально задрал занавески, покатил по столу стакан, расшвырял газеты. Побесился и вылетел в трубу. И сразу, как по команде, загудело, затрещало – ожила печка.

Сидя на корточках, женщина кормила огонь хворостом и сухими поленьями, а когда он вошел во вкус, вооружилась кочергой и стала пропихивать ему в пасть соломенный пук.

– Бежи, бежи – из избы до межи, – начала приговаривать женщина.

Воздух звенел и колыхался.

из ворот и доле – во широко поле…

Комната потемнела, прозрачный розовый цвет стал плотнее, теперь он был красным и напоминал не компот, а…

до леса густого, до стога пустого…

кровь – это она клокотала в широкой печной глотке.

Бежи отзде, бежи везде!

Печка икнула и дохнула в лицо женщине искрами. Та едва успела зажмуриться. А печка принялась плеваться раскаленными углями. Они падали женщине на колени – один, другой, третий…

Да что же это такое? – испугалась женщина.

Синтетический подол начал стремительно плавиться, женщина тушила его наощупь – обжигая ладони, шарила по бедрам, будто убивала жалящих насекомых.

До Мыши долетали грохот и крик, но она больше не боялась: она была Домом. В ее распоряжении имелось множество помещений, в том числе пространство под полами и между перекрытиями. Мышь находилась повсюду одновременно – чтобы ее настигнуть, шум вынужден был рассредоточиться, он терял направленность.

И все-таки Мышь слышала зов. Древний зов. Он повелевал Мыши спуститься с чердака, выбраться наружу и брести куда глаза глядят.

Но Мышь была Домом, а значит, зов не имел к ней никакого отношения.

Тем более что Мышь утратила способность передвигаться – неожиданно отказали лапы.

Хотя почему неожиданно? Ожидаемо: Дом должен был оставаться на месте, а не расхаживать по миру. Дому нечего было искать. Всё, что могло ему понадобиться, заключалось в нем самом.

Например, Мышь. Она была внутри Дома. Или так: она была Домом с Мышью внутри. Мышь путалась в этой неразберихе и думала иногда чужие мысли. Скажем, Мыши надо поесть. А она не помнила, когда ела в последний раз, да ей и не хотелось. Разве Дом нуждается в пище?

Вокруг Мыши всё тряслось и подпрыгивало. Зов звучал голосом женщины. Он состоял из слов, слова ложились одно на другое, из них вырастала стена, призванная отделить Мышь от Дома.

Мышь и так знала, что вот-вот покинет Дом. Не потому, что того требовал зов – он всего лишь ускорял развязку, – а потому, что жизнь Мыши заканчивалась.

Дом тоже знал правду, но молчал по своему обычаю. Для того, что он затеял, одобрения Мыши не требовалось. Кто на дороге стоит, тот дороги не спрашивает.

Потолок накренился, пол вздыбился – горка сверху, горка снизу. Мышь заскользила по этим горкам взглядом и пузом. Ей показалось, что она вот-вот уткнется головой в закат, который румянился в круглом окошке.

Дом ходил ходуном. Мимо Мыши просвистел оконный шпингалет, с полок падали книги и коробки, рассыпались-разлетались шахматные фигуры.

К самому носу Мыши подкатилась тонкая палочка церковной свечи. С одного конца к ней пристали сдобные крошки. Вот и поешь!

Мышь вдохнула аромат пасхального кулича и пчелиного воска – восхитительную, ни с чем не сравнимую комбинацию запахов – и невольно царапнула по свече зубами. Ешь, ешь!

Наверное, она слишком проголодалась, потому что сама не заметила, как от свечи не осталось и помина, а короткое забытье сменилось раздражающим дискомфортом, будто внутри у Мыши передвигали мебель.

Потом ворвалась боль. Огромная боль – во множественном числе – целая толпа боли. Теперь внутри у Мыши ломали стены.

Она попыталась укрыться в спасительной темноте подвала, откуда когда-то началось ее знакомство с Домом, но не успела. Она больше не была Домом и домовой мышью тоже не была, она превращалась во что-то новое.

Худенькое тельце сотрясалось в судорогах, лапки скрючились, спину распирало, кости выворачивались из суставов.

На этот раз Мышь переживала превращение не в воображении, а наяву, испытывала его на собственной шкуре.

А я прощаю и отпущаю!

Дрожащая женщина с подпаленными бровями, в слезах и дырявом платье дочитала заклинание.

Этот Дом… Чужой, враждебный. Не было в нем у женщины ни будущего, ни продолжения в потомках. Большого, дружного хозяйства тоже не было – женщина его просто нафантазировала.

Хлопали не детские ладошки, а ставни. Вместо семейного любимца-пса из коридора щерилась балясинами лестница. Не умилительные игрушки, а плюшевые монстры смотрели на женщину хищными глазами.