Птичий рынок

Она поспешно засобиралась туда, где было ее место. Там ждала невыдуманная жизнь – работа по плечу, природа по душе и комнатенка по размеру. Там всегда можно было рассчитывать на помощь Трифона, его уж точно не стоило сбрасывать со счетов.

Одновременно с тем, как таяла боль, стремительно прибывали силы. Казалось, стоит пошевелиться, и с их напором не удастся совладать. Даже открывать глаза было рискованно. Тем более, новые возможности позволяли видеть и так. Причем зорче, точнее. Чердак, например, оказался уже, а потолок – ниже.

Новые возможности повлияли и на голос. Теперь он умел быть беззвучным, как мысли.

Дом услышал эти мысли и распахнул круглое окошко.

Нетопырь потянулся, расправил кожаные крылья и вылетел навстречу изменившему цвет закату.

Он парил и нырял в просторном вечернем небе, а когда с далекой высоты бросил прощальный взгляд на Дом, чердачное окошко показалось ему маленькой круглой дырочкой в стене.

Нетопырь не сомневался: что бы там ни было, а ближе к зиме Дом обязательно впустит его в эту дырочку.

Николай Александров О рыбе

Ты тварей в мире всех загадочней, краше…

Гр. Хвостов (?)

Сон, замедленный и плавный, с контурами чего-то неясного. Словно пятна на смутном фоне.

Или память о сне, или явь первых впечатлений, не удержавшихся на отчетливой поверхности сознания и ушедших дальше, в глубину, в область как будто бы бывшего, оставившего по себе лишь едва уловимый след, размытый акварельный набросок.

Наверное, это и была первая встреча с тобой.

Даже если это не так.

Потому что я хорошо, с фотографической яркостью помню, как рассматривал тебя, заключенную в целлофановый пакет, лежа на траве. И не мог оторваться, как бы впитывая в себя всё то, что излучало твое тело, – не тело, а перламутровая волна, гибкая и полная грации сила.

И серебристый блеск чешуи, и красные хвост и плавники, и красновато-рыжие глаза.

И называлась ты – плотва, что и плоть, и аква, и лов, и сплав…

Ты была единственной, пойманной в тот вечер. И не мной, а отцом. Потому что свою удочку я давно оставил, устав от тщетных ожиданий. И вот ты пришла.

А сон был позднее, кажется. И навеян был другим.

Летний детский сад, о котором остались какие-то блеклые воспоминания, выцветшие картинки. Самая отчетливая – как мы ловили шмелей. Шмеля накрывали ладонями, и он мягко жужжал внутри. И почему-то не кусался.

И еще на территории сада-лагеря был небольшой бассейн. Или фонтан. И в нем плавали рыбы. Кажется, тоже плотва.

Так вот, вполне возможно, ни фонтана, ни рыб в нем не было. Так ведь всегда бывает, когда обращаешься к образам детства, ко времени, памятью жизни еще не отягощенному.

Было или не было. Или привиделось. Или приснилось, или потом придумалось.

Я подхожу к каменному округлому низкому бортику и гляжу на рыбу, на ее неторопливые движения, темную спину и колыхания красных плавников. Слежу вожделенно, глазами рыболова, чувствуя восхищение и нарастающий зов, неукротимое желание – поймать. Может быть, это и стало началом.

Родители навестили меня в этом летнем лагере. Мы ходили на Москву-реку. Кажется, у отца были удочки. Но рыбалка была бесплодной. И в сознании осталось лишь – какой-то пустынный берег, серый день. Как будто и сама река пустая, и никого в ней нет. И еще родители уедут сегодня.

Но встреча состоялась, и связалось в душе – река, рыба и щемяще-острое предчувствие обладания этой неуловимой, ускользающей живой плотью, слитой с толщей воды.

Именно ускользающей. Ведь грезилась идеальная рыба. Понятно, что большая. Не белый кит, но все-таки. Однако дело не в этом. Рыба была многоликой.

Она распадалась на множество воплощений, и почти каждое было большей или меньшей частичкой чаемого идеала.

Ниже всех на этой воображаемой лестнице восхождения к абсолюту находился бычок (ротан). Черный с фиолетовыми пятнами или коричневато-серый, маленький, жадный и хищный – он был почти не рыбой. Его ловили на даче в прудах, и рыбалка превращалась в ребяческую забаву. И не было никакого таинства. С таким же успехом можно было охотиться на тритонов (чем-то очень похожих на бычков, между прочим), которых, во-первых, действительно ловили, которые, во-вторых, сами попадались на удочку, которые, в-третьих, уж точно не были рыбой.

Добытых тритонов держали некоторое время в банках, а потом отпускали.

Бычков отдавали кошке или жарили.

Бычок в этой странной иерархии был даже ниже гольца (или огольца), которого не стоит путать с благородным – поскольку из лососевых – красавцем гольцом, обитателем сибирских рек. Вот уж кто действительно – воплощенная мечта.