Птичий рынок

Ольга Леонардовна никому бы в том не призналась, но в последнее время ей почему-то стало казаться, что никаких ролей она на самом деле не играла; что всё это ее выдумки, блажь, кисейный шлейф из снов и фантазий. Она прижимала пальцы к вискам и старалась понять, чем же тогда она занималась всю жизнь вместо театра? Но ничего определенного представить не могла. Вместо этого ей вспоминалось, как в раннем детстве на даче у Штеллингов играли в прятки и она бегала по поляне с завязанными глазами в то время как остальные дети давно ушли есть голубику на веранду. “Das ist alles Dummheit” (всё это глупости) – говорила себе Ольга Леонардовна и делала рукой жест, как будто отгоняла назойливую муху.

Иногда и того хуже: вдруг ей чудилось, что она уже умерла, но вокруг не было никого, кто мог бы это подтвердить или наверняка опровергнуть. И тогда она искала поддержку в окружении. Она позвонила в колокольчик. В каюту постучались.

Ольга Леонардовна приняла мечтательную позу, облокотившись о стену, и сказала: “Войдите”.

– Ольга Леонардовна, как спалось? – спросила девушка Нюра, которую приставили к актрисе помогать ей во время путешествия. Ольга Леонардовна убедилась, что она еще жива, и ей это понравилось.

– Хорошо спалось, Нюра. А что это ты спрашиваешь? Что, я плохо выгляжу?

– Что вы, Ольга Леонардовна. Вы прекрасно выглядите, можно даже сказать, замечательно. Скоро завтрак будет готов. Налить воду?

– Налей, будь добра. И выйди.

Нюра наполнила стакан и вышла. Ольга Леонардовна отпила воды и попыталась поставить стакан на столик, но промахнулась – стакан упал и разбился. Ее это ничуть не расстроило. Дело в том, что Ольга Леонардовна предчувствовала: дни ее на этой земле сочтены. Она была твердо уверена, что скоро заболеет и умрет. В преддверии этой болезни предметы вокруг нее вдруг стали ломаться, разбиваться и выходить из строя. Но Ольге Леонардовне казалось, что своей смертью эти вещи хотя бы ненадолго отсрочивают уход своей владелицы. Поэтому она специально окружила себя множеством ненужных безделушек, которые можно было бы без сожаления пускать в расход, чтобы откупиться на время от смерти.

Ольга Леонардовна нажала на грушку флакона – Fougere Royale исторг холостой выдох, парфюм давным-давно был пуст. Но все-таки Ольга Леонардовна уловила старый аромат. Она задумалась и написала в тетрадь:

“Родной мой, дорогой мой дуся! Плыву в Астрахань… – она посмотрела в окно. Погода стояла ясная, солнечная. Ольга Леонардовна продолжила: – Беспрерывно льют дожди. Всё небо в тучах. Который день не видно солнышка. Только что в каюте разбилось зеркало – так и я, твоя старая собака, скоро уйду отсюда и встречусь с тобой. Ах, как долго твоя актриска этого ждала! Чувствую, Антоша, что скоро!..”

В дверях с подносом в руках возникла Нюра.

– Ольга Леонардовна, завтрак.

Ольга Леонардовна откинула голову, прикрыла глаза и томно произнесла:

– Вон!

Нюра, нисколько не обидевшись, исчезла.

“Костя совсем плох. Москвин сломал мизинец на ноге. Почему-то приснился башкирский мужичонка Айнур, помнишь его? Он тебе мед еще подарил, когда мы в степь уехали после свадьбы. Столько лет не думала о нем. Забыла, что он есть, а он вот приснился. Протягивал мне мед в банке. Я и взяла. Чую, ох чую, Антошенька, встретимся скоро. Скучаю по тебе, ненаглядный”.

После обеда Ольга Леонардовна под руку с Нюрой вышла на палубу. Несмотря на жару, она была укутана в пуховый платок (подарок Бальмонта на пасху девяносто девятого года). Они встали у перил. Волга в этом месте разливалась в широкое озеро, и другой ее берег был почти не виден. Ольга Леонардовна кивком подала знак Нюре. Та, закусив четыре пальца, произвела длинный дугообразный свист. Вскоре в небе со стороны берега появилась точка. Она быстро увеличивалась – и вот с криками на перила села чайка. Подогнув желтую ногу, она в профиль уставилась злым, наглым глазом прямо на Ольгу Леонардовну. Та достала из принесенной миски кусочек морковки и протянула птице.

– Кушай, подруга моя, кушай. Птица вольная, гордая…

Чайка схватила угощение, проглотила его и вопросительно посмотрела на Ольгу Леонардовну.

– Ты, царица волжских волн, спрашиваешь меня, что такое морковь? Ну что я могу тебе ответить, – сказала Ольга Леонардовна, разведя руками и недоуменно посмотрев направо и налево. – Морковка – это морковка, и более о ней ни-че-го неизвестно.