Птица малая

Брату Эдварду было предписано ожидать отца Сандоса у двери. Чтобы скоротать время, Джулиани занялся тем, что, как и в прежние времена, представлялось ему бумажной работой – просмотрел несколько писем, прежде чем отправить их. В установившейся тишине он мог слышать, как за окном, немилосердно фальшивя, свистит пожилой садовник, отец Кросби, срезая увядшие бутоны и прищипывая хризантемы. Прошло, наверное, минут двадцать, и наконец Эмилио поднял голову и осторожно сел в кресле, не отрывая ото лба тыльной стороны ладони.

Джулиани закрыл файл, над которым работал, и вернулся к столу, сев в кресло напротив Эмилио.

Не открывая глаз, отреагировав на звук подвигаемого кресла, Сандос едва слышно проговорил:

– Я не обязан оставаться здесь.

– Да. Не обязан, – нейтральным тоном согласился Джулиани.

– Я хочу, чтобы все это опубликовали. Я могу заново написать эти статьи.

– Да. Ты можешь.

– Значит, кто-нибудь заплатит мне за них. Джон говорит, что люди будут платить мне за интервью. Я смогу заработать себе на жизнь.

– Не сомневаюсь в этом.

Щурясь и пряча глаза от казавшегося ему ослепительным света, Сандос посмотрел прямо на Джулиани.

– Так назови мне, Винс, хотя бы одну причину, обязывающую меня терпеть этот вздор. Почему я должен сидеть здесь?

– А почему ты отправился туда? – спросил его в лоб Джулиани.

Сандос посмотрел на него, искренне недоумевая.

– Почему ты полетел на Ракхат, Эмилио? – негромко уточнил свой вопрос Джулиани. – Это была чисто научная экспедиция? И ты принял участие в ней в качестве лингвиста, потому что тебя заинтересовал проект? Как научный работник, живущий от публикаций? И твои друзья действительно гибли информации ради?

Глаза Сандоса закрылись, и после продолжительного молчания губы его произнесли слово:

– Нет.

– Правильно. И я так думаю. – Глубоко вздохнув, Джулиани продолжил: – Эмилио, все, что я узнал о вашей миссии, заставляет меня предполагать, что ты полетел туда, чтобы прославить Бога. Ты верил в то, что тебя и твоих спутников собрал вместе Господь и что вы долетели туда исключительно по милости Божьей. И с самого начала все, что ты делал, было ради любви Бога. Я располагаю показаниями двоих твоих начальников-иезуитов, искренне полагавших, что с тобой на Ракхате произошло нечто чрезвычайное, что ты… – Он помедлил, не зная, насколько далеко можно зайти. – Эмилио, оба они считали, что ты в какой-то мере узрел лик Господень…

Вскочив, Сандос направился к двери. Протянув руку, Джулиани попытался остановить его, однако тут же отпустил: прикосновение заставило Сандоса вскрикнуть и вырваться.

– Эмилио, пожалуйста, не уходи. Прости меня. Не надо. – Ему уже приходилось видеть эту паническую реакцию, тот ужас, который охватывал иногда Сандоса в самый неожиданный момент. Паника эта должна иметь какое-то объяснение. – Эмилио, да что же с тобой там случилось? Что изменило все?

– Спрашивай не меня, Винс, – с горечью в голосе ответил Сандос. – Спрашивай Бога.

* * *

ОН ЗНАЛ, ЧТО ЗА НИМ увязался Эдвард Бер. Сопение это невозможно было ни с чем перепутать. Ослепленный слезами и неотпускавшей болью, он наугад спускался по каменным ступеням и, обнаружив, что делает это не в одиночестве, крепко выругался и послал Эда в пекло, чтобы тот наконец оставил его в покое.

– Вы скучаете по астероиду? – поинтересовался брат Эдвард. – Вот там вы действительно находились в одиночестве.

Неожиданно даже для себя самого Эмилио рассмеялся.

– Нет, я по нему не скучаю, – проговорил он с доступной плачущему человеку мерой бесстрастия. Сев там, где стоял, словно бы у него подогнулись ноги, он прикрыл лицо остатком своих ладоней, ощущая себя лишенным опоры в себе самом и обездоленным. – И муке моей нет конца.

– Вам стало лучше, и вы об этом знаете, – проговорил Эдвард, опускаясь рядом. Эмилио посмотрел на море – синее, маслянистое, под плоским оловянным небом отливавшее бронзой. – Ну, конечно, у вас бывают хорошие и плохие дни, но вы стали много сильнее, чем считаные месяцы назад. Тогда у вас не хватило бы сил на такой разговор, ни физических, ни духовных.

Утирая глаза тыльной стороной перчаток, Эмилио сердитым голосом произнес:

– Не чувствую в себе этой силы, о которой ты говоришь. Я чувствую только то, что эта история никогда не прекратится. Я чувствую уже, что не переживу эти расспросы.