Птица малая

В ТУ НОЧЬ ЭНН ПРОСНУЛАСЬ, не понимая причины. И первая мысль, которую сопроводил выброс адреналина, заставивший ее широко распахнуть глаза, была о том, что Д. У. снова занемог, или же Месть Руна обрушилась на кого-то еще. Она прислушалась в расчете на какой-нибудь красноречивый звук, но услышала только негромкий храп Джорджа, забывшегося тяжелым, лишенным сновидений сном. Понимая, что не расслабится, пока не проверит всех и каждого, Энн вздохнула и подумала, что превратилась в полуприемную мать для компании очень странных детишек. Посему она влезла в одну из громадных теннисок Джимми и выбралась из палатки.

Первым делом она подошла к Д. У. и успокоенная перешла к Джимми, спавшему в другом углу. Потом с болезненным чувством посмотрела на пустые постели Марка и Софии и подумала, что если бы умела молиться, то отсутствие их не наполнило бы ее сердце такой беспомощной тревогой. Потом она увидела третье пустое ложе, но прежде чем душа ее успела дрогнуть, услышала шелест клавиш клавиатуры.

Пробравшись по каменной тропке, порадовавшей бы разве что горного козла, она заглянула в соседнее, принадлежавшее Айче помещение и увидела там своего любимого полуприемного сына, наподобие ученой гейши склонившегося над низким столиком и быстро набиравшего какой-то текст.

– Эмилио! – воскликнула она негромко. – Какого черта ты тут…

Тот только покачал головой и продолжил писать. Энн опустилась рядом с ним на подушку и принялась вслушиваться в ночные звуки. Судя по запаху, шел дождь, однако камни оставались сухими. Так, подумала она, заметив радиоприемник возле Эмилио, значит, я не одна маюсь.

Марк и София сообщили, что намереваются попробовать приземлиться. И после этого в эфире воцарилось тошнотворное молчание. Джимми считал, что слышать их не позволяла бушующая за горами гроза, но Джордж сказал, что буря исказила бы сигналы, но не заглушила их. Никто не произнес даже слова о том, что они могли разбиться.

Эмилио допечатал до конца свой текст, а потом закрыл файл, удовлетворенный тем, что утром сможет восстановить течение мыслей.

– Прости меня, Энн. В моей голове сразу звучали четыре языка, и если бы мы добавили пятый… – Пальцы его вспорхнули, а губы произвели некое подобие взрыва.

– И как все они у тебя там помещаются? – спросила она.

Зевнув, он потер лицо.

– Сам не знаю. Но забавно. Если я полностью понимаю разговор на арабском, амхарском или руанже или еще каком-нибудь, не пропуская слов и ничего не путая, то иногда вспоминаю его на испанском. И я забываю польский и инупиак.

– Это те, которыми тебе приходилось пользоваться на Аляске, между островом Чуук и Суданом, так?

Кивнув, он повалился на подушку, потирая глаза.

– Должно быть, я недостаточно хорошо усвоил их, потому что мне так не хотелось этого делать. Я так и не привык к холоду и темноте, и мне казалось, что мое образование пошло прахом. Казалось, что происходит такая глупость. – Отведя ладони от лица, он искоса посмотрел на Энн. – Трудно повиноваться, когда подозреваешь, что тобой руководят ослы.

Фыркнув, Энн подумала: мысль, недостойная святого.

– Но в Судане хотя бы было тепло.

– Не тепло. Жарко. Жарко даже для меня. Но к тому времени, когда я попал в Африку, освоение языков в полевых условиях лучше давалось мне. А кроме того… ну, профессиональная заинтересованность казалась мне тогда попросту тривиальной. – Сев, Эмилио уставился во тьму. – Это было ужасно, Энн. Времени не было ни на что другое, кроме того, чтобы накормить людей, попытаться сохранить жизнь младенцам. – Он передернул плечами. – До сих пор удивляюсь тому, что за тот год мне удалось овладеть тремя языками. Это произошло само собой. Я перестал ощущать себя лингвистом.

– И кем же ты видел себя тогда?

– Священником, – бесхитростно признался он. – Там я начал подлинно верить словам, сказанным при рукоположении: Tu es sacerdos in aeternum.

Ты священник навсегда, подумала Энн. И ныне, и во веки веков. Она посмотрела на его многогранное лицо: испанец, индеец, аравак, лингвист, священник, сын, возлюбленный, друг, святой.

– А теперь? – спросила она осторожно. – Какой ты теперь, Эмилио?

– Сонный. – Он ласково привлек ее к себе за шею и провел губами по волосам, распущенным на ночь, серебряно-золотым в свете походного фонаря.

Энн кивнула на приемник:

– Что-нибудь слышал?

– Я бы сказал, Энн. Громко и во всеуслышанье.

– Д. У. никогда не простит себе, если с ними обоими случится что-то плохое.

– Они вернутся.

– Почему ты так в этом уверен, горячая голова?

Он наизусть процитировал Второзаконие:

– «Вы видели собственными глазами, что сделал Бог ваш Господь».

– А я видела собственными глазами, на что способны человеческие создания…

– Ты видела что, – возразил Эмилио. – Но не почему! Вот где пребывает Бог, Энн. В «почему» в смысле.

Посмотрев на Энн, он понял ее скептицизм и сомнение. А в нем теснилась и цвела такая радость…

– Ну хорошо, – сказал он, – попробуем по-другому: вся поэзия заключается в почему.