Птица малая

Существуют такие мгновения, скажет он рештару, когда мы находимся в самой сердцевине жизни, – мгновения столкновения с рождением или смертью, или мгновения, наполненные красотой, полностью проявленной природы или любви, или мгновения жуткого одиночества, когда нас посещает святое и вселяющее трепет озарение. Оно может явиться в глубокой внутренней тишине и во всеодолевающем потоке эмоций. Может показаться, что оно приходит откуда-то извне, без каких-либо преамбул, или же из нас самих, рожденное музыкальной фразой или позой спящего ребенка. Если мы открываем свои сердца в такие мгновения, само творение открывается нам во всем своем единстве и полноте. А когда мгновение такого откровения отпускает нас, сердца наши стремятся найти какой-нибудь способ навечно воплотить его в слова, так чтобы мы могли оставаться верными его высшей истине.

Он скажет рештару: когда мой народ ищет имя, чтобы дать его истине, которую мы ощущаем в такие мгновения, мы называем ее Бог, a когда мы заключаем такое понимание в не знающих времени стихах, мы зовем это молитвой. И когда мы услышали твои песни, то поняли, что и ваш народ нашел язык для того, чтобы назвать и сохранить такие моменты истины. Когда мы услышали твои песни, то поняли голос Бога, призывающего нас сюда, чтобы познакомиться с тобой…

Он скажет рештару: я здесь для того, чтобы научиться твоей поэзии и, быть может, научить тебя своей.

Вот почему я еще жив, сказал он себе и всей душой возблагодарил Бога за то, что он позволил присутствовать здесь в этот самый момент, наконец понять все это…

Сосредоточившись на течении собственных мыслей, уверенный в собственной правоте, он не прилагал особых усилий, чтобы следить за шедшим рядом с ним разговором на родном Супаари диалекте к’сана. Он не удивился, когда с него сняли облачение. Нагота сделалась привычной для него. Он знал, что в этом мире, на этой планете он инопланетянин и что тело его представляет для ученого человека такой же интерес, как его знания и разум. Какой образованный человек не проявит любопытства, впервые увидев представителя разумных созданий? Кто воздержится от комментариев, увидев это почти полностью безволосое тело, недоразвитый нос? Странные темные глаза… удивительное отсутствие хвоста…

…ОДНАКО, ПРИЯТНЫЕ ПРОПОРЦИИ и элегантная мускулатура, – говорил рештар. Восхищаясь аккуратной и изящной компактностью экзотического тела, он задумчиво шел вокруг, одной рукой касаясь безволосой кожи, на которой острые когти оставляли красные линии, немедленно покрывавшиеся бисеринками крови. Провел рукой по плечу, рассматривая изгиб шеи, ненадолго обхватил ее ладонями, отмечая хрупкость: этот позвоночник можно было переломить одним движением руки. Руки его шевельнулись снова, слегка поглаживая безволосую спину, передвинулись ниже к пустоте, завораживавшей своим спокойствием и ранимым отсутствием хвоста.

Отступив на шаг, он заметил, что иноземец задрожал. Удивленный скоростью реакции, рештар стал опробовать готовность, подняв его голову за подбородок, и посмотрел в темные непрозрачные глаза. Реакция заставила его собственные глаза сузиться: голова немедленно повернулась в знак подчинения, глаза закрылись, тело дрогнуло. Патетично, в каком-то смысле неумело, но весьма привлекательно.

– Господин? – заговорил торговец. – Он годится? Ты доволен?

– Да, – рассеянно молвил рештар, посмотрев на Супаари, и с нетерпением проговорил: – Да, моему секретарю уже даны все нужные указания. Ты можешь заключить контракт и вступить в связь с моей сестрой в любое благоприятное для тебя время. Брат, ты можешь иметь детей.

Взгляд его обратился к иноземцу.

– Оставьте меня теперь, – промолвил он, и Супаари ВаГайжур, только что возведенный в Основатели нового Рода за свои услуги перед рештаром Галатны, вместе со стражником, сопровождавшим Сандоса из сераля, попятились вон из комнаты. Когда они вышли, рештар описал еще один круг и только потом остановился позади иноземца.

Сбросив с плеч собственное одеяние, он остановился, сосредотачиваясь, зажмурив глаза, впитывая новую волну запахов, более интенсивную и сложную, чем прежде. Могущественное и возбуждающее благоухание, не имевшее прецедента и неотразимое. Мускус, насыщенный незнакомыми аминами, странными бутриловыми и каприловыми углеродными цепями, замаскированными простыми и чистыми диоксидами трепещущего дыхания, к которым примешивался железный запах крови.

Хлавин Китхери, рештар дворца Галатна, величайший поэт своего времени, вернувший благородство презренным, возвысивший обыкновенных, обессмертивший мимолетное, единственный и особый, чье мастерство сперва сконцентрировалось, а потом излилось, умножившись воздействием несравненного и беспрецедентного, глубоко вдохнул. Поколения будут петь об этом дне, подумал он.

* * *