Птица малая

Всякий обыватель полагал, что знает о нем существенный факт. И все обывательское сообщество считало, что вправе иметь мнение о его жизни. Не понимая сущности целибата, они находили этот обычай или смехотворным, или болезненным.

Как ни странно, именно те, кто оставлял священство ради брака, наиболее красноречиво распространялись о целибате. Получалось так, будто, прекратив борьбу и капитулировав, они в более полной мере осознавали его ценность. И именно в словах одного из таких отцов Эмилио отыскал самое ясное описание этой Многоценной Жемчужины: человечность превыше пола, любовь превыше одиночества, сексуальность, основанная на верности, отваге и великодушии. A в пределе трансцендентное ощущение творения и Творца…

В борьбе этой было столько же путей утраты равновесия и ощущения цели, сколько и участвующих в ней людей. Сам он прошел через то время, когда недостаток полового общения настолько овладел им, что он не мог думать ни о чем другом – подобно голодающему, способному думать только о еде. Наконец он установил для себя мастурбацию как станцию на пути, ибо к тому времени успел познакомиться с людьми, которые ничего, кроме горя, не принесли полюбившим их женщинам – или топившими одиночество в алкоголе, или, что еще хуже, отрицавшими свои желания, – и предавались двоедушию, будучи праведными овцами на свету и хищными волками во тьме.

Чтобы устоять, чтобы найти верный путь, через все препоны и за ними, через падения и смятение, Эмилио шел по жизни с болезненной осторожностью, вырезанной из безукоризненного самообладания и честности перед самим собой. Он нашел способ жить в одиночестве, отвечать «да» на заданный себе вопрос – стоит ли Жемчужина уплаченной за нее цены… день за днем повторять это самое «да»… день за днем. Ночь за ночью. Год за годом.

Кто может говорить о подобных вещах? Кто угодно, только не Эмилио Сандос, который при всех своих лингвистических знаниях ни на одном из известных ему языков не мог бы отворить уста и поведать о сердцевине собственной души.

Ибо он не мог ощутить Бога, не мог приблизиться к Богу как друг с легкой непринужденностью праведника, не мог воспеть Его словами поэзии. Тем не менее, по мере того как Эмилио становился старше, путь, на который он вступил едва ли не в полном неведении, начал все яснее обрисовываться в его глазах. И с каждым годом ему становилось все очевиднее, что он подлинно призван идти этим странным и трудным путем, этой неестественной и неизреченной, ведущей к Богу тропой, требующей не поэтических изысков, не запредельного благочестия, но лишь выносливости и терпения.

Никто не мог знать, что значат для него эти слова.

Глава 17 Неаполь

Июнь 2060 года

УВИДЕВ, КАК САНДОС ВОШЕЛ в кабинет Отца-генерала в первый день расследования подробностей миссии на Ракхат, Иоганн Фелькер скривился и поблагодарил Бога за то, что процесс сей совершается в уединении, вдали от Рима, и особенно вдали от медиа, с равным аппетитом потребляющих красоту и порок. Сколько же людей совратил этот грешник, погубив их души? – с горечью думал Фелькер. Или он убил их, как того ребенка?

Вместе с Сандосом вошли Кандотти и Бер, который открыл перед ним дверь, а Кандотти пододвинул ему стул. Слепые почитатели, что там говорить. Даже Джулиани, похоже, нянчится с этим Сандосом, нанесшим огромный ущерб репутации и материальному положению Общества Иисуса…

Посмотрев вверх, Фелькер заметил, что Джулиани смотрит на него.

– Добрый день, джентльмены, – любезным тоном произнес Винченцо Джулиани, давая этим Фелькеру понять, чтобы он последил за собой. – Эмилио, рад видеть вас в добром здравии.

– Благодарю вас, Отец-генерал, – пробормотал Сандос.

Стройный и элегантный в своем черном облачении, при тронутых серебром длинных волосах, Эмилио казался теперь менее хрупким, чем два месяца назад. Он увереннее стоял на ногах, цвет лица его существенно поправился. Джулиани не имел никакого представления о его умственном состоянии. Сандос почти ничего не говорил после появления Фелипе Рейеса, если не считать любезных фраз и самого легкого застольного разговора за обедом; даже Джон Кандотти не мог разговорить его. A жаль, подумал Джулиани. Было бы полезно знать, что у него на уме.