Птица скорби

Я с самого начала знала, что у Бо Хамфри есть на меня виды. Он часто подлавливал меня, чтобы сказать «привет», кивал мне издалека, останавливая на мне взгляд, а я внутренне вся сжималась. Я бегала от него, стала нервной, а когда Бо Шитали не оказывалось дома, он хватал мою ладонь своей липкой рукой и нежно проводил по ней пальцем. Это было как предупреждение, и у меня аж сердце уходило в пятки.

В первый раз это случилось в июне, на второй месяц моего проживания в их доме. Тогда ещё даже Али не ушёл.

Я вернулась из школы раньше обычного, так и не попав на уроки, – нарвалась у ворот на директрису и ушла, не желая слушать её нотации про то, какая я плохая девочка.

Я совсем забыла, что Бо Ндате Лимпо пришёл утром навеселе и завалился спать, а Бо Шитали взяла дочку и отправилась к своей подружке. На улице было холодно, а у меня появилась прекрасная возможность отдохнуть.

Из-за задёрнутых занавесок в комнате было темно. Я подошла к постели на полу, но сразу же почувствовала запах табака, и кто-то схватил меня за руку и потянул вниз. Я попыталась встать, шаря в темноте руками, но знала, что никто не придёт и не спасёт меня. Я извивалась, брыкалась, но потом силы кончились. Упав на Бо Хамфри, я заплакала.

– Хватит шуметь, – прошептал он. Это был и приказ, и угроза одновременно. Задыхаясь от слёз, я понимала, что всё пропало. Он провёл пальцами по моим бёдрам, а затем неловко и нетерпеливо оттянул мои белые трусики. И тут я зарыдала в голос.

– Заткнись, – зло прошептал он. Он навис надо мной, часто дыша, капли его солёного пота капали мне в рот, вызывая рвотный рефлекс. Когда его змей коснулся того, чего даже я сама не смела касаться, в моих лёгких словно закончился воздух. И тогда он грубо вошёл в меня, разрывая преграду, о существовании которой я даже не знала. Единственным чувством оказалась сокрушительная боль, и чем она была сильнее, тем больше наслаждения он получал. Он стонал от удовольствия, закрыв мне рот ладонью, хотя я просто онемела от ужаса и только ждала, когда же это всё закончится. Один, два, три, четыре рывка, и всё. Он содрогнулся всем телом и скатился с меня. Сколько прошло времени, не знаю – может, минуты, а может, часы, но я лежала и думала, глотая слёзы.

Зачем я только вошла сюда.

Лучше б я замёрзла на улице.

Лучше б меня отругала директриса и я пошла бы на уроки.

Надо было рассказать маме ещё тогда, когда умер Тате…

Бо Хамфри оделся и пошёл на улицу курить, а я лежала как мёртвая. Пульсирующая боль разрывала меня изнутри, отваливалась спина. С трудом поднявшись на ноги, я поплелась в душ и истратила на себя целую канистру воды. Я всё намыливала мочалку, пытаясь очиститься, смыть с себя следы этой мерзости, и с ног моих стекала кровавая вода.

Выйдя из душа, я почему-то надеялась, что вот сейчас увижу маму, но вместо этого увидела старую соседку, плетущую разноцветные коврики. Мне нужно было решить, рассказывать ли обо всём Шитали или нет.

Она ужасно расстроится и даже разозлится.

А потом выгонит меня из дома.

Может, Бо Хамфри спутал меня с собственной женой?

Нужно вести себя смирно, соблюдать третье правило – не смотреть ему в глаза. Но это уже не помогло.

Старушка, плетущая разноцветные коврики, спросила, всё ли у меня хорошо, и я сказала, что всё хорошо.

Так у меня появился ещё один секрет.

– Если у тебя всё хорошо, что ж ты тогда не развела огонь в жаровне?

– Ах да, конечно.

И я начала рвать газету, рвать в клочья ужасные воспоминания, чтобы они сгорели в жаровне.

Если никто не знает, значит, этого и не было, – подумала я. Но он сделал это со мной снова, а потом ещё и ещё, я уже счёт потеряла. Однажды, лёжа одна в постели, я потрогала рукой жилку, которой прежде не смела касаться, и почувствовала, как наполняюсь влагой. Я двигалась сначала робко, неуверенно, всё больше распаляясь, пока наслаждение не прокатилось по чреву, бешено пульсируя. Вся потная, я откинулась на подушки, на какое-то мгновение забыв обо всём на свете. Но чувство облегчения быстро прошло, и навалился стыд.

В ту ночь возле дома ухала сова…

* * *

…Проснувшись на рассвете, я отдёрнула занавески и открыла окно. Золотой свет хлынул в комнату, благословляя субботу. Я вспомнила, как по субботам моя мама становилась Матушкой Доркас и брала меня с собой в церковь. Вспомнила, как тётушка Грейс готовила тиляпию на кухне, потому что мама соблюдала «счастливую субботу», как заповедовал Иисус.

Сунув ноги в шлёпки, я вышла на улицу умыться, а когда вернулась, то увидела, что Бо Шитали лежит в постели одна. Значит, Бо Хамфри опять не ночевал дома. По ночам он меня не трогал – из-за присутствия жены.