Птица в клетке. Письма 1872–1883 годов

Если пойти вдоль них, можно увидеть диковинные старинные мельницы, ферму, верфь или шлюз. И постоянное движение барж, груженных торфом.

Приведу пример, говорящий об истинном характере этой местности: пока я сидел и рисовал ту хижину, к ней подошли две овцы и коза, забрались на крышу и начали там пастись. Коза даже добралась до конька и заглянула в трубу.

Хозяйка дома, услышав, что кто-то ходит по крыше, выскочила наружу и швырнула метлу в козу, после чего та, словно серна, спрыгнула вниз.

Те хижины в вересковой пустоши, где я рисовал и наблюдал это происшествие, называются Стюфзанд и Звартсхаап[195]. Я побывал и в других местах, и теперь ты можешь представить, насколько здесь все осталось неизменным: Хогевен – это все-таки город, и, однако, не нужно уходить далеко за его пределы, чтобы насладиться видом пастухов, печей, хижин и прочего.

Порой я с глубокой тоской вспоминаю Христину и детей: ах, только бы о них хорошо заботились! Знаю, кто-нибудь скажет, что вина лежит на самой Христине, и будет прав, однако я опасаюсь, что несчастья, которые ее поджидают, будут несоразмерно тяжелее ее вины. Я с самого начала знал, что по своей природе она испорченна, но надеялся на то, что она исправится, и теперь, когда я не вижу ее и размышляю обо всех особенностях ее характера, подмеченных мной, мне все больше кажется, что она зашла слишком далеко, чтобы образумиться.

И это усиливает чувство жалости по отношению к ней, и мне становится грустно, потому что я не в силах ей помочь. Тео, когда в полях я встречаю такую же несчастную женщину с ребенком на руках или у груди, мои глаза наполняются слезами: я вижу в ней Христину, причем ее слабость и неопрятность усиливают сходство. Я знаю, что Христина нехороша для меня, что у меня было полное право поступить так, как я поступил, что я НЕ МОГ остаться с ней там, а взять ее с собой было действительно невозможно, я сделал все разумно и мудро, если можно так выразиться, но это не меняет того, что во мне все переворачивается и мое сердце тает, когда я встречаю такое же жалкое, болезненное, несчастное существо. Как много в жизни печали! Как бы то ни было, нельзя поддаваться тоске, нужно продолжать поиски, и работа – это правильный выбор, но бывают минуты, когда я нахожу покой лишь в сознании того, что рано или поздно беда не обойдет стороной и меня.

До свидания, напиши поскорей и верь мне.

Твой Винсент

390 (328). Тео Ван Гогу. Хогевен, среда, 26 сентября 1883, или около этой даты

Дорогой брат,

поскольку мной овладело непреодолимое желание быть откровенным, я не могу скрывать от тебя того, что испытываю настолько сильное чувство беспокойства, подавленности, некоей тоски и даже отчаяния, что мне сложно это выразить. И если я не найду способа с этим совладать, это состояние может полностью меня поглотить.

Меня очень расстраивает то, что в целом я не делаю успехов в общении с людьми, я очень беспокоюсь, особенно когда речь идет о том, что мне нужно преодолеть это, ведь на карту поставлено мое дело. Меня очень волнует судьба Христины, а также судьба моего милого, бедного мальчугана и второго ребенка. Я хотел бы им помочь, но не в состоянии это сделать.

Я нахожусь в том положении, когда мне требуются кредит, доверие и немного человеческого тепла, – но, видишь ли, в мои силы никто не верит. Ты – исключение, но именно потому, что все сводится к тебе одному, моя жизнь представляется мне в мрачном свете.