Птица войны

- Неужели? - Генри был не на шутку удивлен. - Почему же вы мне...

- Потому что говорю, как правило, только то, что знаю наверняка, - сердито перебил его ботаник. - Переводите же, сэр!

Когда юноша закончил перевод, в комнате на несколько секунд наступило молчание. Потом за спиной Генри раздался странный звук, одинаково похожий на сдавленный смех и на плач. Он не успел оглянуться: Парирау обхватила руками его шею и, прижавшись телом, захлебнулась истерическим смехом. Опомнившись, она отпустила Генри и с испугом глянула на Эдвуда. Но на нее уже не смотрели: оба англичанина не сводили глаз с побледневшего лица Тауранги, который приподнялся на локтях и силился что-то сказать.

Но вот он опять опустил голову на матрац и закрыл глаза.

- Идемте!.. - шепнул ботаник. Достав из кармана ключ, он легонько подтолкнул Генри к выходу.

- Я еще приду сегодня... - успел бросить притихшей девушке Генри Гривс, скрываясь за дверью.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

в которой на сцену снова выступает земельный комиссар

Если не возражаете, я открою окно, - сказал Эдвуд.

- Ради бога, сэр...

Генри подсунул подушку под локоть и повернулся на бок. После визита к Тауранги он опять вынужден был лечь в постель. Вялость во всем теле, легкое головокружение - видно, не так уж он и окреп, чтобы разгуливать подолгу.

Закрепив на крючке раму, Эдвуд уселся на подоконник и принялся заряжать табаком маленькую закопченную трубку. Генри лежал с закрытыми глазами, с удовольствием втягивая в себя запахи двора. Пахло овчинами, конюшней, прелыми волокнами льна - совсем как дома, то есть не дома - на ферме отца. Может ли он считать ферму у трех холмов своим домом, это еще вопрос. Если старик побоится спрятать у себя двух мятежных нгати, у Сайруса Гривса больше не будет сына. Генри останется с ними, это решено.

- Признайтесь, Генри, вы ужасно разобижены... - проговорил доктор Эдвуд и, чиркнув спичкой по стеклу, поднес к трубке стелющийся от ветерка огонек. Только скажу вам, сэр, откровенно... - Он сделал несколько коротких затяжек. Если - вы... пуфф-пуфф... намерены сердиться на своего друга... пуфф-пуфф... я не буду вас уважать...

Трубка, наконец, раскурилась. Ботаник выпустил из усов белесое облачко и прислонился спиной к косяку. Его глаза иронически щурились.

Генри почувствовал себя задетым.

- Странно... - Он дернул плечом и с вызовом посмотрел на Эдвуда. - А разве вас, доктор, не оскорбляет несправедливость? Тауранги назвал меня... Впрочем, я вам уже рассказывал... Неужели вы, сэр, считаете, что он прав?

Ботаник сделал неопределенный жест, но ничего не ответил - опять занялся трубкой. Генри почувствовал, как к щекам приливает кровь. Что значит молчание доктора Эдвуда?..

- Значит, сэр, по-вашему, я предатель? - запальчиво воскликнул он. Губы юноши дрожали.

Эдвуд рассмеялся и тряхнул кудлатой головой.

- Что вы!.. Напротив, дорогой мистер Гривс, вы человек честный и благородный. И на самопожертвование вы способны, а это уже редкость... Но скажите откровенно, как на исповеди: вы не жалеете, что так основательно связались с маорийцами? Что стали свидетелем, нет - даже участником всех этих кровавых событий?

Только секунда понадобилась Генри для раздумий.

- Нет! - твердо произнес он. - Нгати были правы, и я мог быть только с ними. Но ведь они погибли бессмысленно, доктор! Столько жизней... дети... И все напрасно... Это же безумие - воевать с Британской империей, надо искать другие способы выжить... Любой другой! Эта война - не война, это истребление... Сегодня нгати, завтра - нгапухи, рарава, затем все остальные... Разве я мог допустить, чтобы Тауранги и Парирау погибли? Разве вы, сэр, будь вы на моем месте, не стали бы их спасать? Не стали?!

Генри уткнулся лицом в подушку. Никогда еще не испытывал он такого острого приступа тоски и отчаяния, как сейчас. Неблагодарность Тауранги осквернила то, что он считал самым святым - самопожертвование во имя дружбы. Где же справедливость в этом мире?

- Послушайте, Генри, - донесся до его слуха голос Вильяма Эдвуда. Напрасно терзаетесь: вы были правы, когда решили спасти своих друзей. Вы сделали то, что подсказывал рассудок... И не только разум, но и чувства человеческого долга, любви, сострадания... Но, дорогой мой юноша, ваша правда - правда только для вас. Для вашего же друга она - звук пустой, он не может ее принять, потому что Тауранги действительно неотделим от своего народа. Ваш разум европейца сказал вам: спаси хотя бы две жизни. А сын Те Нгаро живет другим: борьбой, ненавистью к захватчикам, преданностью интересам племени, родной земли. Не правда рассудка, а правда страсти руководит его поступками... Не сердитесь на него, Генри... И простите меня, если я обидел вас чем-то...

Эдвуд умолк, выколотил потухшую трубку и, спрыгнув с подоконника, сел на краешек кровати. Тяжелая рука ботаника опустилась на плечо Генри.