Птицеферма (СИ)

— Что ты хочешь услышать? — догоняет меня и теперь шагает рядом. — Это называется «минимизировать потери». Нам все еще не дали «добро» на масштабные действия. Нужны улики, требуется результат. Тогда и будет полновесная реакция. В отличие от тебя, моя память при мне, это преимущество. И срок у меня был месяц — Старик рассудил, что этого более чем достаточно.

— Старик или его начальство? — тут же чувствую подвох.

— Ясное дело, «верхи». Им не хочется портить отношения с местными властями, пока нет улик. Маккален, как и мы, — мелкая сошка. То, что он добился разрешения посадить здесь катер, чтобы забрать меня — или, в идеальном раскладе, нас, — уже на грани чуда. Нарушать границу повторно ему никто не позволит. Один шанс в данном случае — большее, чем то, на что мы рассчитывали изначально.

Мне становится не по себе. Прохладный ночной ветерок будто бы вдруг пробирается под кожу, хотя минуту назад мне было совершенно тепло.

— И ты полез сюда на таких условиях… ради меня?

Ник усмехается.

— Куда меньший идиотизм, чем то, ради чего сюда полезла ты.

Верно. Ради чего? Чтобы выслужиться? Кому-то что-то доказать? Себе? Полковнику Маккалену? Матери? Моей или миссис Валентайн, которая сочла меня недостойной ее сына, когда мне не было ещё и двадцати лет? Доказала?

Почти пришли.

Тихо. Только шелест ветра и глухой звук наших шагов по пересохшей глине.

— Ник, — снова заговариваю.

— А? — откликается.

— Мы должны все выяснить, — даже если мне все еще сложно поверить в это прежнее «мы». — Эти два года не должны пройти зря. Нам нужно вернуться не с пустыми руками.

— О том и речь, — соглашается Ник; готова поклясться, корчит гримасу. — Именно поэтому я иду среди ночи с тобой не понятно куда на встречу не ясно с кем, хотя это и может быть ловушкой.

— Спасибо, — бормочу. Мне становится легче.

— За что? — весело интересуется Ник. — За то, что такой же камикадзе, как и ты?

— И за это в том числе, — отвечаю на полном серьезе.

ГЛАВА 27

– Дэвин! — зову, оказавшись на месте. — Дэвин!

В ответ — лишь шорох ветра и шелест куцей листвы на редких деревьях.

Ник, остановившийся за моим плечом, красноречиво хмыкает.

— Что ж, на нас не выскочила толпа вооруженных людей — уже плюс.

— Прекрати, — прошу.

Мне нравится его чувство юмора, но сейчас я и без него нервничаю.

— Может, твой приятель сбежал? Если он вообще был тем, за кого себя выдавал.

Дэвин мог как сбежать, так и попасться в руки тех, кто на него охотился. Эта мысль не добавляет мне оптимизма. Кусаю губы.

— Еще скажи: если он вообще был, — бормочу себе под нос.

Но Ник меня прекрасно слышит.

— Брось, — отвечает, хотя мои слова и не были вопросом. — В твоей адекватности я никогда не сомневался.

И на том спасибо.

— Дэвин — тот, кем назвался, — говорю с уверенностью.

Как ни старалась, за последние сутки я так и не вспомнила ничего, что касалось бы Дэвина или времени до знакомства с Ником. Моя чертова память упорно завязана на Валентайне, и от этого хочется биться головой обо что-нибудь твердое. В прямом смысле. В прошлый раз ведь падение с крыши помогло.

Однако все то, что рассказал мне Дэвин, удивительным образом вошло в канву. У меня нет ничего, кроме слов человека, которого прошлой ночью увидела впервые, но каждое из этих слов точно подходит к тому, что я уже выяснила о себе ранее. И акция протеста, убегая с которой я познакомилась с Ником — как кто-то местный мог узнать об этом? Такое нарочно не придумаешь — уж слишком абсурдно.

— Странно только, что я о нем слышу впервые, — врывается голос напарника в мои мысли. — Если, как он утверждает, вы были долгое время близки.

Резко оборачиваюсь. Увы, мой жест бесполезен: света спутника и звезд хватает только на то, чтобы различать очертания предметов, но не их детали — вижу лишь силуэт мужчины рядом, не выражение его лица.

— Я что, рассказывала тебе о своих любовниках? — переспрашиваю. Не помню, совершенно не помню.

— Ну, о длительных отношениях друг друга мы всегда были осведомлены. Судя по твоему рассказу, мне показалось, у вас с этим Дэвином было серьезно.

По словам Дэвина мне тоже так показалось. Но, видимо, для меня связь с ним значила не так уж много, раз я по-прежнему ничего не вспомнила.

— Ник, мы с тобой мазохисты? — спрашиваю вдруг на полном серьезе.

Сейчас, после времени, проведенного на Птицеферме, мне не понятно, чем мы оба занимались все эти годы. Наша дружба, являющаяся дружбой лишь отчасти. Несуществующие в реальности причины, которые всегда якобы мешали переступить через грань «дружбы». Грань, все больше истончающуюся с годами, но отчего-то не рвущуюся, а растягивающуюся и растягивающуюся, как кусок резины… Чтобы, наконец, сорваться и щелкнуть нас обоих по носу.

— Вопрос не по адресу, — отвечает Ник, не нуждаясь в уточнении, что я имею в виду. — Причины держать меня на расстоянии были у тебя, а не у меня.

С силой тру пальцами лоб.

— Я плохо помню, но мне точно казалось, что так будет лучше.

— Показалось, — внезапно огрызается Ник, как-то даже зло, что ли. — Давай потом обсудим наши отношения. Например, на Новом Риме, лежа на мягком диване.