Птицеферма (СИ)

— Эм, мы сейчас не о причинах «превышения», а о фактах. Факт есть — убийство. Но если о смерти Момота я в любом случае не жалею, то подставлять еще десяток человек под удар из-за моих субъективных представлений об их благе и справедливости я не буду.

— Я тебя поняла, — бормочу.

Отхожу к окну. Стою и смотрю на заходящее солнце сквозь мелкие, но частые капли дождя, летящие мимо и время от времени оставляющие на стекле капли-дорожки.

Ник прав. Целиком и полностью прав. И ему тоже непросто выбрать невмешательство. Но все равно тошно.

Это даже хуже, чем плыть по течению и не иметь возможности что-либо изменить — иметь возможность, но не воспользоваться ею. И не потому, что страшно (трусость — это в некотором роде оправдание), а потому, что нельзя.

— Янтарная? — окликает меня Ник.

— М-м? — закат за окном оранжевый. Даже странно, что его не скрыли дождевые тучи.

— Я передал тебе свое дурное настроение? — подходит сзади, мягко обнимает. Его руки ложатся поверх моих.

Могу записать себе маленькую победу — не вздрогнула, ожидала.

— Все нормально, — качаю головой; потом невесело усмехаюсь.

— Что? — тут же интересуется напарник.

— Выходит, Филин умнее, чем мы его считали, — говорю. — Он понял, что ты можешь сбросить его с «трона» гораздо раньше, чем это понял ты сам.

— Угу, — буркает Ник. — Еще в пророки его запиши.

* * *

Ужин проходит… обычно. Грохот посуды, громкие разговоры, косые взгляды Главы.

Никак не могу отделаться от мысли, что его власть здесь гораздо более шаткая, чем мне казалось долгое время. Карточный домик: толкни — и развалится. Только «короли» при падении обнажат мечи и постругают в компост и друг друга, и «дам», и «валетов».

— Пересмешник. Подойди на пару слов! — громко зовет Ника Филин, когда все начинают расходиться. Тут же напрягаюсь.

— Иди, — напарник успокоительно сжимает под столом мою ладонь. — Догоню, — и громко: — Да, Глава, иду!

Ник уверен, что Филин не станет ничего предпринимать против него, пока не получит повод для активных действий. Опыт проведенных здесь лет говорит мне о том же: Глава всегда осторожен и находит своим убийствам и прочим «наказаниям» якобы веские причины — для отвода глаз. Однако мне все равно неспокойно.

Люди тянутся из столовой длинной очередью. Не спешу, стараясь оказаться в конце. Тайком бросаю взгляд на стол, за которым остался Филин: Ник подходит, мужчины перекидываются парой слов, затем мой напарник садится.

Дальше пялиться нельзя, и подслушать нет никакой возможности.

Выхожу за дверь и обнаруживаю Олушу. Я — последняя, в столовой не осталось никого, кроме Ника и Филина. Поэтому очевидно, что девушка ждала именно меня.

— Гагара, можно с тобой поговорить? — часто моргает длинными ресницами. Знает, что так выглядит еще моложе и наивнее.

— Не стоит, — качаю головой, всерьез намереваясь пройти мимо.

Черт возьми, мне все ещё ее жаль. Ее ли саму, маленькую жестокую лгунью, или ее ещё нерожденного ребенка, сама не знаю. Но при ее виде сердце сжимается. Однако и помочь не могу.

Пытаться переубедить Ника, уговаривать его плюнуть на свои принципы и разворошить-таки это осиное гнездо — крикнуть то самое «фас»? Положить кучу жизней ради одной Олуши и ее малыша?

Точно — нет.

Одно дело — идти до конца, рисковать, будучи уверенной в своей правоте. И совсем другое — поддаться эмоциям, зная, что это неправильно.

Ухожу, но Олуша не готова сдаваться так быстро — семенит за мной.

— Гагара, Гагара, — лепечет. — Ну, постой. Постой! Ты не передумала? Не передумала?

— Не передумала, — отрезаю.

— Но ведь он меня убьет, убьет, — продолжает ещё более жалостливо. — Тебе меня совсем не жалко?

Резко останавливаюсь и поворачиваюсь. Девушка едва не налетает на меня, но вовремя шарахается назад. Причем с таким видом, будто ждет, что я ее ударю.

— Ты только о себе печешься, да? — спрашиваю в лоб; красноречиво перевожу взгляд на ее еще совсем плоский живот. — Только о себе?

Олуша сперва растерянно моргает. Потом в ее взгляде появляется понимание.

— А зачем мне ребенок? Здесь, — смотрит на меня, как на сумасшедшую. — Я жить хочу. И чтобы меня не били. Дергач вон, не бьет.

Она права в одном: малышу тут не место. Однако ключевое тут — «зачем мне».

— Тяни время и не давай повода, — говорю. Это все, что могу посоветовать. — Филин не убивает без официальной причины для всех.

— Но он может подстроить мое якобы самоубийство! — огромные глаза Олуши наполняются паникой. Кажется, она сама это только что придумала.

— Тогда не оставайся одна, — советую, многозначительно окидывая взглядом длинный пустой коридор, в котором нет никого, кроме нас.

Олуша испуганно вскрикивает, прикрывая в ужасе приоткрытые губы ладонью.

— Проводишь меня до моей комнаты? — жмется ко мне, хватает за руку.

Руку решительно высвобождаю.

— Провожу, — соглашаюсь.

Увы, это вся помощь, которую она от меня получит.

* * *

Задерживаюсь с Олушей, а потому направляюсь к себе снова по пустому коридору. Звук шагов гулко рикошетит от стен.

— Гагара! — окликает меня знакомый голос уже у самой двери.

Останавливаюсь, чувствуя неимоверное облегчение.

Ник быстро догоняет меня.