Птицы, искусство, жизнь: год наблюдений

Меня начало трясти, и музыкант предложил для успокоения нервов совершить долгую пешую прогулку. До вечера еще масса времени. Найдутся и другие птицы, на которых стоит посмотреть.

От ходьбы настроение у нас улучшилось. Мы дошли пешком до кафе, перекусили. Потом сделали несколько петляющих кругов по Хай-парку, где увидали нарядных каролинских уток, печного иглохвоста – по форме он точь-в-точь сигара, а также зимородка, большую белую цаплю, ночную цаплю в черной шапочке и одиночного самца серой утки, который так долго не шевелился, что я успела плениться его изящным оперением «в елочку».

Я смотрела на музыканта с новым восхищением. Жизнь преподала мне новый урок: оказывается, человек может совладать с огромным стрессом, даже если с мелкими бытовыми стрессами борется не очень-то успешно. Я была счастлива, что иду рядом с таким человеком, во многом похожим на моего отца. Знала: если мы нарвемся на критическую ситуацию, он будет действовать с редкостной решимостью.

Начался дождь. Мы присели на корточки в траве, и музыкант научил меня отличать самца американского певчего воробья (красно-бурая грудка в полоску, с черной точкой посередине) от домового воробья (плотное сложение, черный слюнявчик, серая головка) и белошейной воробьиной овсянки (полосатый хохолок, желтый лоб). Я узнала, что, когда идет дождь, птицы спускаются с небес, а еще узнала, что, когда идет дождь и вдруг осознаешь, что ты жива, дождь уже не наводит тоску, а бодрит.

Потом я уехала домой, а музыкант остался в парке и обнаружил трех особей обыкновенной воробьиной овсянки – самой крохотной из воробьинообразных. Потом он написал мне: «Такие милые попрыгуньи, и мне захотелось подобраться к ним поближе, но так, чтобы они не пугались, и я сказал: „Ну и денек у нас сегодня, живешь только раз, ничего твоей коленке не сделается“, и лег плашмя на мокрую землю, и, конечно, милые крошки подлетели ко мне, близко-близко, и это было здорово».

⁂

В ту ночь я не ложилась спать – читала в постели, заползла обратно в свое гнездышко из книг, испытывая все те переживания, которые не удалось вытеснить из головы прогулкой. Чтение утешало и очищало. Я пошла на мировую с чтением. У настоящего искусства выживания широкий арсенал: одни способы действуют на физическом уровне, другие исподволь.

Мир книг и реальный мир совместимы. Зна-ние – не противоположность страсти. Настоящее знание не тушит искры энтузиазма, высекаемые невежеством. Настоящая книга – не могильщик радости. Научные термины, которые учишься употреблять всё увереннее и ловчее, постепенно с ними осваиваешься, начинаешь включать в свой личный лексикон, – эти слова могут быть тайным ходом для страсти. Там, где кончается какое бы то ни было знание, начинаются нехоженые дебри.

«Успей что-нибудь узнать прежде, чем умрешь». Успей, прежде чем умрешь, узнать, что все твои знания никогда не будут исчерпывающими.

Май Запинка

мексикансkие чечевицы, магнолиевый лесной певун, чернозобики и средние кроншнепы

о том, как хрупки птицы и люди, особенно когда у нас почва уходит из-под ног

В мае я обнаружила, что мой младший глотает книги. Лижет обложку, отрывает от страниц клочки и жует. Об этой новой привычке я узнала в один прекрасный вечер, когда сын пожаловался на тошноту и отрыгнул комок голубой бумаги – страницу из полного собрания комиксов «Мелочь пузатая» за 1964/1965 год. Когда я ввела правило «книги не еда», он послушался моментально и снова стал применять их только для чтения.

Если бы этот синдром книгоглотательства возник ни с того ни с сего, я, возможно, разволновалась бы всерьез, но в ту пору мой восьмилетний сын был нервным мальчиком: сосал пальцы, иногда мучился бессонницей, частенько – необъяснимой болью в животе, и беспокойной энергии в нем хватило бы на двоих. Иногда он выплескивал ее с огоньком (рисовал комиксы, танцевал), а иногда – в форме странных поступков.

В один из таких незабываемо-странных периодов он, чувствуя новую придирчивость к себе в школе, приходил домой и метался по комнатам, словно мячик во власти ураганов, и категорично объявлял: «Всё, с меня хватит!».

Я усвоила, что не стоит относиться к таким фазам развития слишком серьезно и принимать их целиком на свой счет, хотя и чувствовала определенную ответственность: все-таки у него мои гены. Я человек нервозный, и приливы паники и волнения вертят мной как хотят. Нервозность у меня в роду. Я из династии ногтегрызов, зубоскрипунов, бумагораздирателей… Подозреваю, что книгоглотатели среди моих предков тоже попадались – хоть в английских старинных домиках с соломенными крышами, хоть в продуваемых всеми ветрами минка – японских крестьянских домах.