Птицы, искусство, жизнь: год наблюдений

Я понимала: сын должен найти способы снимать стресс, нараставший с тех пор, как он пошел в школу. Научилась брать паузы, глубоко дыша, когда настроение у него стремительно менялось – он был как сломанный приемник, переключающийся с одной частоты на другую. То злорадство, то огорчение, то шторм ярости, то чувствительность, то упрямство, то достойные оперной дивы капризы. Я дала сыну прозвище «Свистать всех наверх», намекавшее, как его переменчивый нрав действовал на мое душевное состояние.

В мае, в первый худо-бедно теплый день сильно запоздавшей весны мы вдвоем – я и младший – сидели у себя в саду на скамейке и наблюдали за мексиканскими чечевицами. Наша обычно тихая улица оживилась, заполнилась пешеходами: женщины с экологическими матерчатыми сумками вели разговоры по мобильникам, люди с детскими колясками огибали выброшенный кем-то матрас, супружеская пара, нагруженная потрепанными книжками и старыми виниловыми пластинками, – накупили на распродаже у наших соседей, очищающих чердак от хлама.

Мексиканские чечевицы сидели на верхушке нашего вишневого дерева, украшая ветки, распевая свои длинные, состоящие из звонкого чириканья песни. Мы разговаривали о двойственном отношении сына к его новому велосипеду, а конкретно – о его предчувствии, что с этого велосипеда и упасть недолго, и я пыталась выразить мысль, что понимаю его опасения, но мне грустно видеть, что он боится чего-то, что должно, по идее, приносить удовольствие.

Пока мы сидели, мексиканские чечевицы начали спускаться, грациозно перепрыгивая с ветки на ветку, пока не собрались у кормушки, висевшей в нескольких футах от нас. Когда они отбросили осторожность, биение их крохотных сердец, взволнованная – с голоду и от радости – суетливость… всё это было почти осязаемо. Сын как загипнотизированный потянулся к птицам, чуть ли не соскальзывая со скамейки.

В мае я еще не прочла «Уровни жизни» Джулиана Барнса, но в октябре прочла и припомнила страх падения, донимавший сына.

«Мы живем на горизонтали, на плоской равнине, и всё равно – и потому-то – тянемся ввысь. Мы – существа приземленные, но иногда можем дотягиваться так же далеко, как боги. Некоторые воспаряют на крыльях искусства, другие – на крыльях религии; большинство – на крыльях любви. Но, когда воспаряешь над землей, можешь и свалиться вниз. Мягкие посадки – большая редкость… Каждая история любви – потенциальная история скорби».

Прочитала и подумала: «Да, вот оно, в самую точку – вот суть нашей проблемы». В лаконичных и красивых размышлениях Барнса о том, как жизнь неотвратимо возносит нас вверх и швыряет вниз, о том, что нас буквально и эмоционально приподнимает над грешной землей (аэростатах и любви) и о том, что вынуждает нас спуститься с небес на землю (о смерти близких), я нашла лаконичный портрет экзистенциальной досады моего сына. «Каждая история любви – потенциальная история скорби».

Любой порыв может кончиться слезами. Чем выше взлетишь, тем больнее падать, всё, что начинается, когда-нибудь закончится. Нерешительность моего сына (и, пожалуй, моя тоже) в делах житейских – плод дальновидной предусмотрительности пополам с врожденным пессимизмом, перфекционизма пополам с комплексом неполноценности. Потому-то у нас не так легко на сердце, как могло бы.

Сын уже вычислил, что случится, едва он сядет на этот велосипед, и его одолевал соблазн уберечься от боли и унижения, которые это повлечет за собой, даже если придется обойтись без кое-каких удовольствий. И всё же: недавно этот мальчик два раза падал, невесть почему, когда просто стоял на месте («на горизонтали, на плоской равнине»), и это заставило его задуматься, может ли человек хоть на миг взять судьбу в свои руки.

Барнс: «Если жизнь на плоской равнине не оградила тебя от страданий, возможно, лучше витать над землей, в облаках».

Что толку от прирожденной осмотрительности, если несчастный случай и хулиганы всё равно могут сбить тебя с ног? А если в жизни вообще нет безопасных дорог? А если боль от того, чего ты не сделал, еще сильнее, чем боль от того, что ты сделал?

Вот в какой тупик ставят тебя велосипеды и вообще жизнь.

В мае мой младший сын прокладывал рельсы своей дороги в жизни – решал, какого сорта мальчишкой станет.

Той весной в нашем районе удаль была прямо-таки разлита в воздухе: велосипедисты катались без рук, дети буйно резвились на голом поле около нашего дома. Один мальчик разбежался, подпрыгнул и сделал в воздухе сальто. Увидев это, мой муж скривился и отвернулся. В таких видах спорта, как футбол и бокс, легкая толика неуклюжести и пот градом ожидаются и даже приветствуются. Но есть и виды спорта, где безукоризненность – высшая цель. Мой муж такие виды спорта не переносит. Не любит смотреть по телевизору Олимпиаду. Еще мягко сказать, «не любит». Выбегает за дверь, едва завидев гимнаста перед козлом, прыгуна на десятиметровой вышке или фигуриста, который готовится к тройному акселю.

Спрашивает: «Как тебе не противно смотреть?»