Птицы небесные (сборник)

Дорогой крестный, Кузьма Иванович, благословили нас с православной делегацией совершить паломничество на Афон и Святую Землю. Плыли на пароходе из Одессы. Паломников набралось много. С нашей делегацией плыл и архиепископ Грузинской Патриархии Афанасий. Когда стали подплывать к Афону, один паломник из Сибири, бородатый старовер, подбежал к борту и, показав рукой в сторону Афона, закричал: «Вот где адаманты Православия скрываются! Дай Бог и нам от их благодати малую толику». Когда сошли на берег, Грузинский архиепископ Афанасий как был в рясе с панагией, так и пал на колени и пополз, так и не вставая все и полз до места. Смотреть на него сбежались греческие монахи, щелкали языком и говорили, что такого благочестия они еще не видели. Весь Афон густо заселен монахами-отшельниками и разными приезжими молитвенниками. Чувствуется, что благодати здесь – море разливанное. Все придерживаются святоотеческой старины. Всенощное бдение у них продолжается по 14 часов. В греческих монастырях монахи во время службы держатся особыми подпорками, а без них службы не выдержать. Пища у них скудная: кальмар, бобы, оливки, чеснок и растительное масло. Женщин и всякую тварь женского пола на остров не пускают. Кладбища здесь временные. Полежал три года, и довольно. Вырывают из земли, кости перемывают водой с вином и складывают в особое помещение – костницу. Там у них за много веков – штабеля из этих костей, а черепа – на полку. На лбу надписи – кто есть кто. А перед входом в костницу над дверями надпись: «Мы были такими, как вы, вы будете такими, как мы». В Афанасьевском монастыре прикладывались к голове Василия Великого, а мне старец-отшельник говорил, что человеки в электронике, генетике, эмбриологии, космонавтике и атомном деле достигли таких высот, что пора бы и остановиться и своим дерзновением не искушать Бога, и Его долготерпение не бесконечно, и все это может кончиться вселенской катастрофой и бесславной гибелью всего населения земного шара.

А потом мы поплыли на Святую Землю. Там меня поразила такая масса евреев, какую я сразу, отродясь не видел. У меня создалось впечатление, что для них это не Святая Земля, а просто территория обитания. Все они в порыве какой-то бешеной деятельности и беспрерывной суеты. И еще какая-то деланная беспричинная веселость и развязность. Все бегом, на рысях, осмотрели мы все достопримечательности, выкупались во святой реке Иордане, пили вино в Кане Галилейской, ели жареную рыбу из Генисаретского озера. Были на богослужении в Храме Гроба Господня и благополучно вернулись на самолете в Россию.

Когда приехали в монастырь, отец келарь подал мне письмо от матери. Мать пишет, что жива-здорова, вот у соседей Ларионовых опять горе. Скоропостижно скончался последний из этой семьи тридцатилетний аспирант. Скончался среди полного здоровья без видимых причин. Все его жалели, на похороны пришло много народа, и, как могли, утешали мать, и никто не мог объяснить эту загадочную смерть.

На болотах

– Это ничего, что ты старый, главное, не распускаться и работу не оставлять, Бог труды любит и дал человеку благодать творчества. Поэтому работай и работай. Но если остановишься, изнеможешь, ляжешь на одр свой в немощи, то сразу наверх сигнал пойдет о том, что сосуд твой жизненный исчерпан, и ниточка сразу оборвется, и тогда – со святыми упокой. Это я по себе знаю.

Так говорил мне старый, весь белый как лунь, но кряжистый монах-огородник. Опершись на лопату, он посмотрел на меня своими черными глазами и добавил, как бы ставя точку:

– Вот так-то, раб Божий.

Поздней осенью у нас по городу прошел ураган, валивший деревья, бетонные электрические столбы, срывавший с крыш листы железа и громадные рекламные щиты, легко взметал их в вышину и, поиграв ими, обрушивал на город. Одним таким щитом была убита женщина. Она лежала, и из-под щита было видно мертвое молодое лицо с удивленно поднятыми бровями и белая рука, сжимавшая сумочку. На щите красовался дьявольский слоган: «Ночь твоя, добавь огня!» Я шел по захламленной улице, мимо сгрудившихся в кучку мужиков, хрипло матерившихся и оттаскивающих в сторону дерево со смятого автомобиля. Заспанные, с сигаретами в зубах ларечники отправляли с машины в павильон увесистые полосатые арбузы, другие вертели в будках свою пахучую шаверму, крикливо переговариваясь на каком-то тарабарском языке.

В моей коммуналке, в полутемном длинном коридоре, освещаемом тусклой, засиженной мухами лампочкой, плавал сизый табачный дым, пахло стиркой и постными щами. Около кухни на полу, прикованный наручниками к водопроводной трубе, сидел смурной растрепанный детинушка с подбитым глазом и без сапог. Вокруг него валялись смятые окурки и на метр кругом красовались жирные плевки. Он стонал, корчился и умолял отца отпустить его с цепи. Рядом из комнаты временами высовывалась свирепая небритая рожа, которая потрясала ремнем, материлась и кричала:

– Я тебе породил, я тебе и убью, наркоман вшивый!