Птицы небесные (сборник)

Он вошел, положил поклон перед образами и отдал мне узел с монастырской одеждой из рухольни. Похвалил мою келью. Сказал не жалеть дров и топить печь по потребности. Сообщил, что в монастыре, вместе с игуменом отцом Моисеем, пятнадцать монахов и послушников.

– Было нас шестнадцать, но один послушник затосковал: плакал, впал в отчаяние. Наверно, имел много нераскаянных грехов, и бесы его замучили и подвели к погибели. Он взял да и повесился на собственном ремне вот на этой двери, – брат гостинник ткнул пальцем в мою дверь. – Но ты, отец, не бойся. Покойника без отпевания снесли в болото, а келью вымыли и освятили.

После трапезы отец гостинник повел меня знакомиться с моими подопечными. Две коровы оказались дойными, третью – телку – я нашел веселой и игривой, бык Яша был спесив и полон достоинства. Хотя я всю жизнь имел дело с молоком, но коров вблизи видел впервые и доить их, конечно, не умел. Отец показал мне, как это делается, и мне показалось, что эта процедура не так уж сложна. Труднее было мыть перед дойкой вымя. Как стемнело, ударили в колокол и в храме начали служить вечерню.

«Благословен Бог наш», – благостно и негромко пропел очередной иеромонах. В алтаре дружно подхватили: «Приидите, поклонимся». Хор приятным валаамским распевом пропел «Благослови, душе моя, Господа», и неспешно потекла вечерня вседневная. Я следил за ней и думал: «Вот сейчас символика Сотворения мира, вот грехопадение прародителей, изгнание их из Рая» и так далее.

После вечерни пошли в трапезную. На ужин подали отварную картошку со сметаной и порцией жареного леща. Еще был чай с булкой. Молитва на сон грядущим была прочитана в трапезной, после чего все разошлись по кельям. Дежурный по двору монах запер ворота и калитку и ключ вручил игумену отцу Моисею. Небо было черным с яркими звездами и маленькой круглой луной. В келье я взглянул в окно и увидел, как с болота клубами идет туман, переваливается через монастырскую стену, подходит к окну и преображается в какие-то странные фигуры людей и зверей. Приглядевшись, я в страхе отшатнулся от окна и перекрестился. На меня, прижавшись к стеклу, смотрел монах-удавленник с ремнем на шее и вываливавшимся синим языком. Я перекрестил окно, и он сразу исчез в тумане. Я взял большой черный подрясник, выданный мне из рухольни, и занавесил им окно. Подбросил в печку дров, огонь разгорелся, березовые поленья трещали, и в келье стало тепло. Я встал к аналою, зажег перед иконами свечку и стал читать акафист Иисусу Сладчайшему. Ночью спал спокойно, в середине ночи меня что-то подбросило. Я встал и читал Полунощницу. Утомив себя, я крепко заснул, но ранним утром в дверь уже стучал брат-будильщик, приглашая в храм на братский молебен.

В храме было холодно и темно. Братия собралась в центре, и отец игумен начал молебен. Отца кашевара и меня, скотника, отпустили пораньше. Во дворе подморозило и была легкая метель. С керосиновым фонарем я вошел в хлев, там было тепло, стоял парной навозный дух, и коровы в предвкушении утреннего корма оживились. Я их перегнал в другие стойла, вычистил пол и сменил подстилку. В ясли натаскал свежего сена, протер коровам бока, брюхо и вымя. От них исходило массивное животное тепло. Коровы хрустели сеном и благодарно смотрели на меня влажными темными глазами, в которых отражались желтые огоньки от горящего фонаря. В углу хлева висела икона покровителей скотов, угодников Флора и Лавра. Я поправил перед иконой лампадку, и у меня на душе стало так тепло и благостно, как никогда, и я почувствовал, что здесь нет злых сил, преследующих меня. Может, кому-то это покажется странным и даже смешным, но впоследствии, когда на меня накатывала волна страха, и днем, и ночью я бежал в хлев, молился перед иконой святых Флора и Лавра, прижимался щекой к теплой коровьей шее, слышал ровное и мощное дыхание животного, ощущал его несокрушимое природное спокойствие и сам успокаивался, и демонический страх уходил из моей души. Коровы вначале с удивлением смотрели на меня, когда я приходил в хлев в неурочный час, но потом привыкли и встречали меня коротким приветливым мычанием, и тыкались мне в грудь своими слюнявыми мордами. Если на дворе была оттепель, я выгонял их из хлева немного походить по снежку, поразмяться, в это время капитально убирая хлев. Я их баловал и каждое утро приносил по большому ломтю ржаного хлеба, круто посыпанного крупной солью.

Это им нравилось, и они пытались лизать мне лицо своими шершавыми языками.