Птицы небесные (сборник)

В комнатке, жарко натопленной, с низкими потолками, в углу было много старинных восковых свечей и стоял аналой с раскрытой житийной минеей. Наконец ворчливая старуха келейница, которую старец называл «бормото», принесла и поставила на стол миски похлебки со снетками. Мы встали, старец широко перекрестился и прочитал молитву: «Ядят нищии и насытятся, и восхвалят Господа взыскающии Его, живы будут сердца их в век века. Слава Отцу и Сыну и Святому Духу. И ныне, и присно, и во веки веков. Аминь. Господи, помилуй, Господи, помилуй, благослови».

Из зеленого штофика он налил и себе и мне по рюмочке травника. «Для желудка», – сказал он, и мы, выпив, принялись за похлебку. Монах же за аналоем начал чтение жития великомученика Евстафия Плакиды.

После обеда старец сел на свою кровать, подтянул обеими руками на ногах валенок, посмотрел на меня, прищурив глаза, и сказал, что я нахожусь в большой опасности от бесов, которые приставлены ко мне в большом количестве для погубления моей души. Почему нечистые выбрали меня, он сказать не может, потому что это ему неизвестно, но может указать мне путь спасения через пребывание в монастыре. И не в каком-то богатом и благоустроенном, а в бедном маленьком монастырьке на болотах. Старец объяснил, как мне до него добраться, и даже накарябал писульку к игумену, где замолвил за меня слово. Попрощавшись со старцем, я съездил к себе домой, заплатил за полгода вперед за свою комнатушку, взял зимнюю одежду и, не откладывая, поехал в указанный старцем монастырь.

Из поезда я вышел рано утром на полустанке. Природа кругом была невзрачная, бедная. Какая-то пожелтевшая жесткая трава вроде осоки, кусты ольхи, осины, чахлые березки и обширное болото, которому не видно конца. Встретившаяся деревенская старушка, тянувшая за веревку козу, на мои расспросы молча ткнула своей клюкой в сторону болота, где обозначалась мощенная гнилыми бревнами гать. Осенив себя крестным знамением и помолившись защитнику убогих Николе Чудотворцу, я двинулся вглубь болота по этой зыбучей подозрительной дороге. Над головой летели и каркали любопытные вороны, серое небо опустилось еще ниже, и заморосил мелкий холодный дождь, переходящий в мокрый снег. Шел я долго. Когда уставал, присаживался на свою кладь, жевал хлеб и пил из термоса чай. К вечеру показались невысокие монастырские стены, однокупольный храм с острой колокольней и часовней перед вратами. Я вошел в часовню, положил поклон перед образом местному святому угоднику, поправил горевшую лампадку и открыл монастырскую калитку. Отец игумен, в старом ватнике поверх подрясника, вместе с четырьмя монахами тащил бревно. Я, опершись двумя руками на палку, стоял и ждал, когда освободится игумен. Наконец, оттащив бревно к стене, игумен подошел ко мне, и я испросил у него благословение. Он благословил меня и спросил:

– Чем могу служить тебе, старичок?

Я поклонился и сказал, что по благословению островного старца пришел к ним в монастырь спасаться. С этими словами я подал ему записку с каракулями старца. Игумен внимательно два раза прочел записку и сунул ее в карман.

– Дорогой мой брат, – сказал игумен, – мы очень бедны, наш монастырь стоит посередь болот. Летом здесь вот такие комары, – отмерил и показал мне полпальца. – Богомольцы бывают у нас только по большим праздникам. У нас обязательно надо трудиться, а ты стар и слаб. Куда я тебя поставлю?

– Ну, хотя бы привратником! – сказал я.

– Эва, чего захотел! Да у нас тут болотный леший – привратник. По штату здесь такой и должности нет. Во-первых, к нам никто не ходит, да и красть у нас нечего. А ты чем занимался раньше?

– Работал на молокозаводе.

– Ну, хорошо, сможешь быть при коровах?

– Смогу, отец игумен.

– Значит, так тому и быть. И такое твое будет послушание: чистить коровник, мыть коров, кормить их, доить. У нас всего-то три коровы и бык.

– Благословите на это послушание, – сказал я.

Мне дали светлую, сухую, с большими окном и круглой кирпичной печкой келью. Здесь стояла узкая железная койка с досками, сенником и суконным одеялом, старинный умывальник с треснувшей мраморной доской и ведром под ним, стол, табуретка, в восточном углу аналой с Псалтирью и святыми образами. Стенки, побеленные известкой, местами были украшены автографами живущих здесь прежде послушников и монахов. Между прочим, углядел я здесь и стишок из Пушкина:

Не сетуй, брат, что рано грешный свет
Покинул ты, что мало искушений
Послал тебе Всевышний. Верь ты мне,
Нас издали пленяют слава, роскошь
И женская лукавая любовь.
Я долго жил и многим насладился;
Но с той поры лишь ведаю блаженство,
Как в монастырь Господь меня привел.

Пришел брат гостинник и в коридоре прокричал уставную молитву:

– Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!

Я сказал:

– Аминь!