Птицы небесные (сборник)

«Им вдвоем на земле не жить», – подумал я, входя в свою узкую, похожую на школьный пенал комнату со старым продавленным диваном, большим мраморным камином и креслом-качалкой.

Эта комната в прошлом была частью большого, украшенного богатой лепниной зала, выложенного паркетом. Это помещение поднявшаяся из полуподвалов босота перегородила на ломти, и мне жилотдел выделил этот маленький отрезок большого буржуазного зала с шикарным камином. После большевистского переворота, в двадцатые годы, весь город был осквернен подобным образом. Дома с комфортабельными квартирами были превращены в поганые клоповники.

Я согрел себе на плитке чай, нашел в буфетике зачерствевшую плюшку и сел на диван, отхлебывая чай и смотря в окно, выходящее во двор-колодец на глухую стену.

Я был стар и получал умеренную пенсию. В конце-то концов, жизнь была прожита, все хорошее и плохое осталось позади, я был совершенно одинок, и жизнь теперь как бы не имела никакого смысла. Никаких великих свершений в моей долгой жизни не произошло, но единственно, что я ставил себе в заслугу, – это веру в Бога, и второе, что я старался никого не обижать. Работа у меня была однообразная и скучная. Всю жизнь я сидел в лаборатории на молокозаводе и проверял качество молока. Изо дня в день, за годом год все одно и то же. Но кому-то надо было этим заниматься, и этот жребий выпал мне. Конечно, от такого однообразия можно было спиться. В России у нас это просто, но я воздерживался. Почему? Об этом я никому не говорил, но теперь наступили другие времена, и я скажу, хотя не все меня поймут. А потому, что в моем сознании крепко сидели евангельские слова, что «пьяницы Царствия Небесного не наследуют». Конечно, здесь еще важно, какой у тебя круг знакомых. Но он у меня был маленький, узкий, пьющих среди них не было. По субботам я чистил свой парадный костюм, надевал свежую рубашку и отправлялся на всенощную в Князь-Владимирский собор, где становился в уголке и смиренно выстаивал всю службу. Был у меня там любимый батюшка Александр, высокий, тучный, с бледным широком лицом, и еще протодьякон Анания – громогласный, с шаляпинским басом. Молодой чтец Георгий истово читал канон утрени, батюшка подавал возгласы, Анания сотрясал своды ектенией и чтением Евангелия. Хор был большой, профессиональный, и клирошане пели слаженно и красиво, как и полагается петь в соборе. Утром натощак я шел на раннюю в любую погоду – и в дождь, и в снег, и многие годы в полутьме собора я слушал унылое чтение Георгия, ектении Анании и возгласы отца Александра. У него были большие отстраненные голубые глаза, и хотя он был многоплотен, но все же я считал его человеком не от мира сего. Его уже давно нет, и у меня осталось чувство, что он ушел из этой жизни, чего-то не доделав. Не один десяток лет около меня, прислонившись к печке, стоял с белой тростью слепец Виктор – бывший регент сельской церкви. Вытянув шею, он напряженно вслушивался в пение хора, и все музыкальные нюансы отражались на его лице, а когда пели второй антифон «Господь умудряет слепцы» – он хлюпал носом, вынимал платок и вытирал слезы, катившиеся из незрячих глаз. Иногда дома на меня нападала скука, переходящая в тоску, и я, засыпая на своем продавленном диване, порой слышал тихий вкрадчивый голос:

– Чего тебе еще ждать? В этой жизни, в твоем возрасте, уже нет ради чего бы стоило жить. В лаборатории много всяких ядовитых реактивов. Глотни побольше и освободишься от тоски и вечных проблем.

Я прислушивался к этому голосу, и он пугал меня, несмотря на то, что был нежным, тихим и ласковым, как голос любимой женщины.

В ближайшие выходные дни я уже ехал на остров к известному старцу. Как будто из глубин вод вначале показался золотой церковный крест, потом выросла вся белая церковь, с острой колокольней, и я ступил на остров. Народу наехало много, он сплошной стеной стоял вокруг домика старца, ожидая его появления. Наконец на крыльцо, поддерживаемый монахом, вышел ветхий старец с белыми, как пух, волосами и такой же сквозной бородой. В скрюченных подагрой пальцах он держал клюку. Келейница вынесла сосуд со святым маслицем, и старец приступил к благословению и помазанию народа. когда очередь дошла до меня, старец помазал мне лоб, во имя Святой Троицы, дал облобызать сухую длань и сказал мне:

– А ты, старичок, останься, пережди народ, у меня к тебе особый разговор.

После того, как разошелся народ, монах пригласил меня в келью. Старец уже сидел за чистым выскобленным столом и в ожидании супа жевал ржаную корку. Меня посадили рядом с ним и дали деревянную монастырскую ложку с надписью кириллицей: «На трапезе благословенной кушать братии почтенной».