Птицы небесные (сборник)

Что же касается меня, то я был напросившийся попутчик. Уже многие годы, как только невские и ладожские воды освобождались от льда, «Медуза», – которую всю зиму Егор Иванович с Тимофеевной шпаклевали, красили, а иногда и перебирали двигатель, – нагруженная продовольствием и рыболовными снастями, вместе с рыжим котом Котофеем пускалась в длительное плавание по рекам, каналам и озерам Севера вплоть до глубокой осени. В этом году и я напросился вместе с ними за компанию. И поскольку я был молод, силен и покладист нравом, то меня без колебания взяли на борт.

Вечером в каюте зажигали лампочку, садились за стол и ужинали жареной рыбой с картошкой. Пили крепкий до черноты настоянный чай, играли в подкидного дурака или раскладывали большой королевский пасьянс. Потом Тимофеевна брала гитару, а Егор Иванович под мелодичные аккорды пел старинную морскую песню, которую пели еще морские офицеры в Царском флоте:

В час полночного молчанья,
Отогнав обманы снов,
Ты вглядись душой в писанья
Галилейских рыбаков,
И в объеме книги тесной
Развернется пред тобой
Бесконечный свод небесный
С лучезарною красой.

Перед сном, отвязав протезы, Егор Иванович по трапу сползал в воду и плавал в охотку, пока не уставал. Он делал это для крепкого сна, стараясь втравить и нас с Тимофеевной в эту ежевечернюю процедуру. Когда он, мокрый, вскарабкивался по трапу на палубу и прыгал на одной ноге, чтобы вылить воду из уха, Котофей неодобрительно сторонился и брезгливо тряс передней лапой.

На день рождения Егора Ивановича я устроил ему подарок, подстрелив в лесу глухаря. Тимофеевна его ловко ощипала, распотрошила и приготовила суп с лапшой и шикарное жаркое, а Котофей, прижав уши и грозно урча, расправился с потрошками.

Обедали на берегу на зеленой лужайке. На шняве был дополнительно поднят Андреевский флаг. Егор Иванович приковылял к костру при полном параде в капитанской фуражке и морском кителе, увешанном орденами и медалями.

– Ого! Сколько у вас наград, – уважительно сказал я.

– Да, милый мой, воевали, не гуляли. Мой военный путь пролегал через осажденный Севастополь, Новороссийск и в Сталинград, где я, командир бронекатера, побывал в сущем аду.

Мы поели наваристого супа, жаркого, распили бутылочку вина, а развеселившийся именинник, как мог, изобразил матросский танец и пальнул в небо из ракетницы кроваво-красной ракетой, рассыпавшейся вниз лихим каскадом.

Утром я запустил двигатель. Егор Иванович в капитанской фуражке встал у штурвала и наша шнява… трюх, трюх, трюх… поплыла вдоль берега. К середине озера мы благоразумно не уклонялись, держась в виду берега. Из кубрика вылезла старуха, чтобы традиционно согласовать с капитаном, что сегодня готовить на обед. Обед был заказан, и еще Егор Иванович добавил в меню клюквенный кисель.

– Киселя не будет. Клюква вся вышла, – лаконично подытожила заказ старуха.

– А вот мы сейчас пристанем к берегу, и наш юнга сходит за ней на болото.

– И то дело, – сказала старуха, старательно протирая тряпкой икону Николая Чудотворца под стеклом, прикрепленную к передней стенке каюты. – Вот Николушка наш хранитель на водах, сколько плаваем – все без происшествий.

– Ой, не зарекайся, старуха, а вдруг и будет происшествие. Может, и сего дня.

– Типун тебе на язык, старый. Ты со своими протезами первый пойдешь ко дну как утюг.

– А я их сброшу, да еще тебя к берегу отбуксирую. Когда мой бронекатер на Волге разбило немецким снарядом, все же я доплыл до берега с оторванной рукой и ногой.

Болото, по которому я шел, было большое, влажное, торфяное. По берегу его валялась ржавая разбитая техника времен войны. Видно, что здесь шли бои. Клюквы я что-то пока не видел, но внезапно ногой наткнулся на какой-то металлический предмет. Когда я нагнулся, то разглядел, что это был торчащий из торфа трехгранный штык от русской винтовки. Я с силой потянул его к себе, стал раскачивать и вытащил проржавевшую мосинскую винтовку образца 1895 года. Значит, здесь лежит и солдат, сообразил я и пошел к нашей стоянке за лопатой, предварительно воткнув в это место палку с привязанным носовым платком.