Птицы перелётные

Без тебя стало грустно на нашей земле,
И никто не зовёт полетать на досуге.
Да, мы вместе прожили несколько лет
И писали стихи, подпирая друг друга.

И ты знал мои тайны, я был вхож в твою душу;

По звонку я летел к тебе в Свиблово, Шурик!
Ну а ты был готов стихи мои слушать,
И искать глубину в них, любимый мой дурик!

Ты меня мастерил, я – твоя Галатея!

Ты маяк, Данко, Пушкин, Олег Кошевой!
Ты – герой, член ЦК, ты – костёр, что согреет,
Да и песни живут, ты с нами их спой!

16.10.2019

5. На рубежах души

Чем больше времени проходит с тех пор, как ушёл Саша, тем яснее понимаешь, насколько он был непостижим, насколько глубок и, пожалуй, недостижим. Внезапно многие его поступки окрашиваются в неожиданные краски, и становится ясно, что, если бы Александр Владимирович был дружен с Фёдором Михайловичем, то появилось бы произведение, для которого прототипом поработал бы наш замечательный поэт. И я не отважусь утверждать, что господину Достоевскому хватило бы пары томов, чтобы раскрыть многогранную натуру этого героя. Объяснение, что все поступки Шурика – это разнообразное проявление его алкогольных трипов, будет оскорбительно как для Смогула, так и для друзей (поклонников его таланта). Он был соткан из комплексов переполноценности и недополноценности, составлявших его сущность. Его пофигизм был одной из удачных масок, приобретённых в театральной лавке, чтобы прятаться от нас, любопытно-равнодушных особей, желавших поскалить зубы над товарищем, который был так непохож на окружавшую нас публику, успешных персонажей, что поднимали себя, обсасывая очередные похождения «бравого поэта Смогула». И он злился, если байки были недобрыми и уязвляли его. Но к нему ничего не липло, и короста, которая часто наглухо укутывала души его друзей-коллег, не нарастала на нашем поэте, и он мне часто напоминал сиамскую кошку, у которой отсутствует шерсть и которой зябко в непогоду нашей светской жизни.

А какой он был восхитительный врун, что сбивал со следа погоню житейских сплетен и наветов! И ты не мог ворваться на яростной коннице в его душу и смять эшелонированную оборону несостоявшегося героя романа Достоевского. И он воскресал птицей Феникс в новых сплетнях московской богемы, что спасала себя от скуки очередной байкой о московском бароне Мюнхгаузене, когда перемыли уже кости футболистам, политикам и звёздам шоу-бизнеса. И все, проклиная публично его неординарную выпивку, за эту же выпивку помещали Александра Владимировича на пьедестал, где он добросовестно и монументально восседал, позволяя своим современникам слагать о себе легенды и небылицы.

Но он был неуловим. Словно опытный змей, он ускользал, если кто-то пытался проникнуть в его душу. Он отчаянно фантазировал, и оппонент не мог сложить в логическую цепь его дневниковые воспоминания о детстве, отрочестве и «его университетах».

Что станут рассказывать учителя конца 21-го века на уроке, где будут изучать биографию великого русского поэта Александра Владимировича Смогула, я не знаю. Но уверен, что они могут сказать, что душу Сашка́ до конца не познал никто.

«Враг не пройдёт», – сказал об этом Смогул. Жаль, что и друзьям «Вход запрещён».

А может, это и хорошо? Во всяком случае, я от этого любить его меньше не стал.

Ты талантливо жил, драгоценный ты наш —
Наш поэт, гражданин и друган!
Шурик, ты – современник, гость из завтра, винтаж!
Казанова, Отелло, пацан!

И с тобою всегда интересно,

Ты – могучий рассказчик, поэт, порой плут.
А какие придумывал песни —
Окуджава и Леннон с тобой не уснут!

И ушёл ты от нас театрально

В Новый год под курантов оркестр!
Твою мать, кто такой, блин, Навальный?
А. Смогул – покоритель сердец!

Сашок! С днём рождения! Надеюсь, ты нас слышишь.

6. И пришёл Смогул