Публичные фигуры. Изобретение знаменитости (1750–1850)

Изучение феномена знаменитости в момент его рождения (если можно так выразиться), когда такие его атрибуты, как глянцевые журналы, телевизионные реалити-шоу, фан-клубы и так далее, еще не укоренились в общем комплексе культурных институтов, позволяет яснее увидеть присущие ему противоречия. Выступая символом социального успеха, маня благами, ассоциирующимися со статусом звезды, знаменитость никогда не была по-настоящему легитимной. Всегда считавшаяся чем-то эфемерным, поверхностным, даже неподобающим, она служила объектом вечных нападок и насмешек. Не связан ли парадокс знаменитости, к которой стремятся, видя в ней своеобразную форму социального престижа, и в то же время клеймят, называя фантомом, порождением СМИ, с неоднозначностью того места, какое занимает в демократических обществах коллективное мнение? Чтобы ответить на этот вопрос, надо постараться описать типы деятельности и поведения, придающие форму культуре знаменитости, а также многочисленные попытки их осмыслить.

Но и сам образ публичного пространства, сложившийся в эпоху Просвещения, трансформировался под воздействием знаменитости. Со времени выхода трудов Юргена Хабермаса публичное пространство воспринимается как площадка для критических, рациональных дискуссий, где частные лица осуществляют публичное использование разума. Для Хабермаса публичное пространство – пространство буржуазного, просвещенного, либерального типа – образуется в XVIII веке на обломках публичного пространства «представительского» типа, где место каждого человека определял его социальный статус и где политическая коммуникация осуществлялась только сверху вниз: от короля к подданным. Однако, по его мнению, это «критическое» публичное пространство, отождествляемое с наследием просветителей, в XIX веке вступило в стадию кризиса, а в XX, под воздействием массмедиа и вследствие коммерциализации общества, окончательно исчезло, уступив место такому типу публичного пространства, где доминировали политическая пропаганда, индустрия культуры и рынок. Теперь «публичное» мнение – не суд народа, носителя идеала свободы, а пассивное орудие манипуляций. Полностью извращен сам принцип публичности. Он больше не соответствует своему назначению – выносить тайные деяния власти на общий суд; он стал синонимом рекламы, фабрикой по «обработке» умов ради продвижения определенных товаров и определенных политиков[10]. Многочисленные авторы, даже если они не со всем согласны в этой гипотезе, разделяют идею о безвозвратно ушедшем «золотом веке» публичного пространства. Конечно, данная идея ложится в общую струю рассуждений о суетности и ничтожности нашего века, где господствуют шоу-бизнес и рынок, промывание мозгов избирателям и поставленное на поток производство звезд-однодневок. Здесь противопоставление того вида публичности, который рассматривается как возможность критического использования разума, другому – считающемуся средством медийных и коммерческих манипуляций, – не исторично, а нормативно. Политический идеал (публичное обсуждение вопросов) проецируется на эпоху Просвещения, для того чтобы легче было критиковать в нашем современном мире все, что этому идеалу не соответствует[11]. Тем самым необоснованно идеализируется восемнадцатое столетие, но главное, создается препятствие для понимания того, что представляет собой публика.