Пугачев и его сообщники. 1773 г. Том 1

Присутствующие на подобных балах, празднествах и маскарадах поражали роскошью своей одежды. На одном из своих праздников Потемкин имел шляпу до того тяжелую от массы нашитых на ней драгоценных каменьев, что адъютант должен был носить ее за князем; обыкновенное парадное его платье стоило 200 тысяч руб. При отправлении графа Г.Г. Орлова на фокшанский конгресс ему было пожаловано много драгоценных платьев, из которых одно, по тогдашним ценам, стоило миллион рублей[388]. Граф Безбородко издерживал на жизнь огромные суммы, собрал в своей квартире груды золота и серебра и осыпал себя бриллиантами. Праздники его в 1793 году, по случаю заключения мира с Портой, и в 1796 году, во время приезда шведского короля в Петербург, наделали много шума. В торжественные дни он приезжал ко двору одетым в богатое платье: Андреевская звезда на нем, погон для ленты, пуговицы на кафтане, эфес на шпаге и пряжка на башмаках – были все из бриллиантов[389].

На свадьбе Екатерины гофмаршал Нарышкин имел кафтан, вышитый серебром. «Сзади от самой прорехи вверх вышито было дерево; сучья и листья его в рукава пошли и по фигуре оного сучья, оба обшлага были разные»[390].

По словам графа Н.И. Панина, во время свадьбы принцессы Анны на директоре горных заводов генерале Шомбере был гусарский мундир с бриллиантами тысяч на полтораста. Тот же Шомбер устроил иллюминацию в виде горы, в которой были показаны все горные работы.

Роскошь в костюмах доходила до последней крайности: бархат, кружева и блонды, серебряные и золотые украшения считались необходимыми принадлежностями туалета. Шитые золотом или серебром кафтаны и камзолы, бархатные шубы с золотыми кистями, тонкие кружевные манжеты составляли принадлежность мужского костюма. Граф Н.И. Панин принимал своих подчиненных в атласном широком халате, в большом колпаке, перевязанном розовыми лентами, и, чтобы не уронить своего достоинства, прежде чем заговорить с кем-нибудь, он в таком наряде прогуливался перед глазами собравшейся публики.

Франты привешивали иногда золотые кисти на кафтанах подле петель, носили чулки со стрелками, башмаки с цветными каблуками и большими пряжками. Они имели при себе лорнет, часы, по нескольку золотых и иногда осыпанных бриллиантами табакерок «с миниатюрными портретами красавиц или с изображением сердца, пронзенного стрелой»; на пальцах носили дорогие перстни, а в руках трость. Каждый порядочный человек должен был иметь датскую собаку, скорохода и несколько камзолов, чтобы иметь возможность переменять их, сообразуясь с временем года и с модным цветом.

Переодеваться по нескольку раз в день было признаком аристократизма и хорошего тона. Даже и военные надевали попеременно то мундир, то статское платье разных цветов и всегда более дорогое, чем военное. Гвардейские офицеры, по принятому обычаю, должны были ездить не иначе как в карете и иметь по крайней мере четыре лошади. Число лошадей, запрягаемых в экипаж, было подчинено строгому контролю и зависело от положения и чина. «Усмотрела я, – писала императрица генерал-полицеймейстеру[391], – не токмо где в городе, но и мимо моих окон в санях тройкой с двумя вершниками, что делает пять лошадей рядом. А указом императрицы Елизаветы Петровны оное накрепко запрещено: того ради подтвердить, ежели впредь то чинить будут, за третью припряжную лошадь по 500 рублей штрафу доправливать, чего вам крепко наблюдать и по оному исполнение чинить неотменно».

Если нельзя было запрягать столько лошадей, сколько желаешь, зато можно было иметь самые прихотливые экипажи. Граф Безбородко имел золоченую восьмистекольную карету. Граф Остерман ездил в торжественные дни в золоченой карете на шести белых лошадях; на запятках кареты стояли роскошно одетые гайдуки, в казакинах с серебряными шнурами, голубых епанчах, высоких картузах с перьями и серебряными бляхами. Перед каретой шли два скорохода с булавами и в башмаках, несмотря ни на какую грязь[392]. У Нарышкина была особая кособокая карета, вся в зеркальных стеклах, причем и «колеса зеркальными стеклами выложены были»[393].

В январе 1765 года граф Д.М. Матюшкин проехал мимо дворца весьма оригинальным образом. На зимнем ходу была поставлена маленькая колясочка, называемая diable, заложенная шестью лошадьми, которыми сам граф правил; шляпа под пазухой и в одной руке бич, которым он салютовал всем едущим. Впереди ехал верхом шталмейстер Матюшкина с бичом и, очищая путь, кричал: gare, gare! Смотря на эту сцену из окна граф Н. Панин заметил: l’amour même ne saurait se présenter avec plus de grâces[394].