Пугачев и его сообщники. 1773 г. Том 1

«Многим из лиц сего присутствия, – писал Никита Жилин[408], – известны вреднейшие для общества два порока: лихоимство и насилие в завладении чужой собственностью. Лихоимство, произведя все злые страсти ко вреду рода человеческого, давало им и способы к приведению их в исполнение, отчего общество потеряло тишину и спокойствие. Из сих пороков я считаю важнейшим насилие, которое и поныне производит во многих местах великие бедствия. Много есть такого рода людей, которые, потеряв совесть и добродетель и прилепясь единственно к корыстолюбию, без всякой причины нападают на своих ближних, отнимают у них силой имения и через это лишают их последнего пропитания. От такого насилия происходят большие драки, смертоубийства и проливается кровь невинных людей. Столь бесчеловечные поступки, противные естественному нраву, делают большой урон государству. Тем же, у которых таким образом бывают отняты имения, представляются труднейшие средства к отысканию отнятого. По законам о насилиях надлежит производить суд по форме. Но я уверен, что всем здесь присутствующим известно производство суда, и поэтому они знают, как затруднительно по суду возвращать отнятое, даже и таким, у которых не все отнято и которые еще в состоянии лично отыскивать отнятое. Надлежит нанимать поверенного за большие деньги, оставлять свой дом и хозяйство, самим жить в том месте, где будет производиться его дело, наблюдать, дабы их поверенный не сделал какого-либо по суду плутовства, и ожидать окончания решения дела.

Но издавна вкоренившееся во многих присутственных местах лихоимство не допускает делать по закону справедливость. Это ведет к тому, что по делам бывают промедления и даже неправые решения, по которым берут апелляции. В таком продолжении дел оканчивается жизнь многих челобитчиков, и имения их остаются у насильников. Хотя некоторые успевают возвратить по суду свои имения, но они обходятся им дорогой ценой. До сих пор я говорил о таких лицах, у которых не все было отнято и которые в состоянии были отыскивать свои имения. Но надобно представить бедных вдов, сирот и людей малоимущих и безграмотных. Такие уже не имеют способов возвратить отнятое и, лишась от насильников всего имения, проживают остальной век в крайней бедности и бездомстве. Положение таких обиженных поистине жалостно…

Есть такие люди, которые дают позволение пахать свою землю или рубить лес в своих дачах, и при этом позволении не бывает никого посторонних. Когда же получившие позволение приедут в их дачи и станут рубить лес или пахать землю, то те, которые это позволили, станут свидетельствовать, что к ним приехали насилием».

Праздное, крайне неразвитое и почти неграмотное дворянство прошлого столетия отличалось подвигами самого необузданного свойства. Многие дворяне аттестовались так: в службе не были, грамоте не знают и писать не умеют. По свидетельству Державина, тамбовское дворянство было настолько грубо, что ни одеться, ни войти в общество, ни обращаться, как должно благородному человеку, – не умели. Зато животные инстинкты, сословный эгоизм и право сильного были развиты в высшей степени. В 1779 году шацкий помещик вахмистр Веденяпин убил своего крестьянина и бросил тело его в воду. Поручик Блохин вытащил тело и похоронил его. Тогда Веденяпин зазвал к себе Блохина, высек его плетьми и избил кочергой. Собирая вокруг себя огромную дворню, помещики ходили друг на друга войной. Победивший загонял к себе скот побежденного, отбирал от него хлеб и имущество. «Сильный владелец, – говорили депутаты, – захватывает в лучших местах земли, отнимая иногда и с хлебом посеянным». Удовлетворения обиженному не существовало. Чем сильнее и богаче был помещик, тем труднее было до него добраться представителю власти – огромная толпа вооруженных людей не пускала капитан-исправника в дом своего помещика. Для полной характеристики дворянства достаточно сказать, что в конце XVIII столетия 101 человек тамбовских дворян были под судом и большинство их судилось за взятки, буйство, грабежи и воровство.

Много тяжебных и исковых дел возникало и из-за карточной игры.

Картежная азартная игра была развита в сильной степени, и проигравшие часто не отдавали денег или писали векселя на чужие имена. Л.-гв. конного полка корнет Василий Ржевский, проигравшись, выдал вексель на имена не подозревавших о том купцов: тверского Михаила Вагина и московского Михаила Наврозова[409]. Г.Р. Державин и Сергей Максимов обыграли прапорщика Дмитриева, были преследованы законом, и тяжебное дело тянулось более 12 лет. В высших слоях общества карты составляли почти единственное препровождение времени. В 1780 году, когда в Могилеве ожидали приезда императрицы, то за месяц почти съехались туда иностранные министры, дворянство и множество польских магнатов. Среди балов шла самая оживленная карточная игра, «каковой, – говорит Энгельгардт, – конечно, прежде в России не бывало, да и сомнительно, была ли и после: граф Сапега проиграл тогда все свое знатное имение»[410].