Пугачев и его сообщники. 1773 г. Том 1

«По привычке многих легкомысленных людей, – доносил Брандт[825], – к ложным и пустым разглашениям, такие, по возвращении моем из Кичуевского фельдшанца, услышал я здесь разносящиеся о касательствах до известной злодейской толпы слухи, что к удержанию сего в народе неистовства и к сохранению желаемой общей тишины необходимо должно здешний город укрепить сколь можно военными командами».

Когда прибудут такие команды, да и прибудут ли еще – никто не знал, и ввиду угрожающей опасности все дворянство Казанского и Симбирского уездов стало переселяться в Москву и в ближайшие к ней уезды. Имения оставлялись без всякого присмотра, а простой народ «без надежного обуздания»[826]. Воспользовавшись свободой, крестьяне грабили дома своих господ, и беспорядки в крае стали распространяться все шире и шире. Прекратить их и восстановить спокойствие было некому. Уполномоченный правительством генерал-майор Кар отдал генерал-майору Фрейману категорическое приказание не предпринимать ничего до прибытия подкреплений[827], а сам, пробыв в Казани два дня, уехал в Москву.

«По осмотре лекарем, – писал он графу Чернышеву, – открылась, к несчастью моему, еще фистула, которую без операции никак излечить не можно. К тому ж в бытность мою здесь не только облегчения ни малейшего не получил, а время от времени большее умножение той моей болезни следует. По неимению же здесь нужных лекарств и искусных медиков, вышед из терпения и опасаясь большего от застарелости мучения, решился для произведения сей операции ехать в Москву, уповая на милость вашего сиятельства, что вы между тем по посланному от меня в государственную Военную коллегию рапорту, требуемую мной о позволении сем резолюцию прислать соизволите, дабы тем, в случае иногда от моих злодеев в другую сторону толков, отвратить было можно могущий вред»[828].

Прося разрешения Военной коллегии на отъезд в Москву, Кар не думал покидать отряд, а намерен был только воспользоваться тем временем, пока собираются отправленные к нему подкрепления[829].

23 ноября он выехал из Казани, а 29-го числа, в 30 верстах от Москвы, встретился с курьером, везшим ему письмо графа Чернышева, запрещавшее отлучаться от отряда. Копия с этого письма была отправлена и князю Волконскому с просьбой ни в каком случае не пропустить Кара в Петербург и с этою целью «наблюсти на почтовом дворе и где следует, чтобы он, не быв у вашего сиятельства, Москвы проехать не мог»[830].

Больной и в горячке, Кар не исполнил приказания президента Военной коллегии и в тот же день приехал в Первопрестольную столицу.

«Приезд сюда г. Кара, – писал князь М.Н. Волконский графу Чернышеву[831], – худые толкования в публике здесь произвел, как в положении оренбургских дел, так и его персоны, что я сердечно сожалею».

Императрице также был весьма неприятен поступок Кара, дававший повод к разного рода толкам, и в особенности там, где толки эти были наиболее опасны. Тогдашняя Москва еще не оправилась от чумы, и всем памятны были только что усмиренные волнения черни. Интеллигентное население Первопрестольной столицы состояло в большинстве из лиц недовольных правительством, почему-либо удалившихся от двора или вышедших в отставку. Во главе их стоял граф Петр Иванович Панин. Считая себя недостаточно награжденным после штурма Бендер, он просил об увольнении его от службы.

«Командующий нашей армией генерал граф Панин, – сказано в указе Сенату[832], – всеподданнейше нас просил об увольнении от воинской службы и всех дел, по причине умножающихся от понесенных им в нынешнюю кампанию трудов, болезненных припадков, которые так усилились, что привели его в несостояние продолжать оные. Сколь ни велики его усердие и ревность к нам и Отечеству, мы, приемля таковое прошение, всемилостивейше увольняем его по его желанию.

В знак же нашего монаршего к нему благоволения, за долговременную его службу и знаменитые услуги, повелеваем нашему Сенату производить ему по смерть полное по его чину жалованье вместо пенсиона».

Оставив службу, граф Панин поселился в своем подмосковном имении, где и построил подобие Бендерской крепости. Порицая многие распоряжения правительства и будучи сторонником державных прав великого князя Павла Петровича, граф П. Панин обращал на себя внимание императрицы, и она поручила начальнику Москвы зорко следить за его поведением.

«Здесь слух носится, – писала императрица князю Волконскому[833], – что Петр Панин, живучи в деревне, весьма дерзко врет, и для того пошлите туда кого-нибудь надежного выслушать его речей, и если что-нибудь такое иногда услышите, чего бы могло объяснить каких ни есть непозволительных обращений здесь [в Петербурге] или у вас, то дайте мне наискорее узнать, дабы я могла усмирить мне непокорных людей, в чем на вашу мне известную верность весьма полагаюсь.