Пугачев и его сообщники. 1773 г. Том 1

«О воинских же командах, – прибавлял Полубояринов[877], – следующих для истребления злодеев, говорят, что-де все это напрасно: все-де солдаты лишь только придут, то будут ему служить, ведь и им житье не лучше крестьянского».

То же или почти то же рассказывалось на всем пространстве от Самары до Арзамаса, и простой народ, выражая сочувствие к самозванцу, готов был оказать ему содействие и желал полного успеха.

«От Арзамаса до Москвы, – показывал яицкий казак Андрей Мизинов[878], – хотя и есть таковые слухи, но не столь гласны. Дворцовые крестьяне говорят, что их разоряют соседние помещики; помещичьи же оброчные крестьяне не столько об этом говорят, как те, которые ходят на работу [барщину], ибо жалуются, что пять дней в неделю работают на помещиков».

Желая избавиться от этой тяжкой работы, крестьяне готовы были подчиниться тому, кто обещал им свободу, равенство и право собственности.

– Настает наше время, – говорила чернь, – теперь мы возьмем верх, и опасаться нам нечего.

«Торопясь скорее прибыть в Казань, – доносил капитан-поручик Савва Маврин[879], – некогда нам было всем буянам и продерза-телям делать примечания и оных, забирая, отсылать к начальникам, да и невозможно, в самом деле, но причине множества их».

Почти все население деревень, ближайших к местопребыванию мятежников, принимало сторону самозванца и его полковников, а большая часть интеллигенции спешила уехать в Москву и ближайшие к ней города: дело доходило до полного переселения из одной губернии в другую. По дороге из Казани в Москву тянулись длинные вереницы обозов с семействами дворян и с их имуществом.

– Куда вы едете? Что за причина столь спешного и всеобщего выселения? – спрашивал Маврин удалявшихся.

– Если и вы, – отвечали ему переселенцы, – не обязаны делом, то советуем воротиться назад и в Казань не ездить.

Тогдашняя Казань состояла преимущественно из деревянных маленьких домиков; улицы города были узки и кривы, за исключением Арской, выводившей на Арское поле. Эта последняя улица была шире других, прямее и вся вымощена бревнами. На выезде к Арскому полю стояла большая караульня-изба, где жили выбранные из обывателей на полугодичное время сотники и десятники (с точеными окрашенными дубинами), на обязанности которых было содержать караул. В ночное время Арская улица закладывалась деревянной рогатиной на колесе и одним концом прикрепленной к столбу болтом. По всем остальным улицам были сделаны для проезда большие ворота, по ночам запиравшиеся на замок.

Считая и эти охранительные меры недостаточными, городские власти силились восстановить и реставрировать Казанскую крепость или, лучше сказать, ее развалины. «В крепости и мой монастырь [Спасо-Казанский], – писал П. Любарский[880], – и, по моему мнению, он будет безопаснейшей крепостью: в нем найдется для всех приют и убежище; в нем могут сохраняться казна и спасаться жители. Крепость и мой монастырь, по милости Божией (вероятно), не будут осаждаемы оренбургским вором или оренбургской совой; Бог не допустит их до разрушения. Впрочем, нельзя сказать, чтоб у нас было безопасно при всеобщем страхе и смущении, можно и у нас во всякое время подвергнуться истязаниям и насилиям со стороны черни».

Последнее обстоятельство было причиной, что Казань в короткое время почти опустела, ибо не только дворяне, купцы, граждане и подьячие, но и многие из простолюдинов, в ночь на 29 ноября, выбрались из города, «оставя неизвестному жребию одних только духовных в городских развалинах, да владыку [преосвященного Вениамина] в Воскресенском монастыре»[881].

Всеобщее бегство заставило казанского губернатора обратиться к обывателям с особым воззванием и просить преосвященного Вениамина прочесть его в церквах.

«По обстоятельствам об известной злодейской толпе, – писал генерал Брандт[882], – по городу Казани, как слышу, такие разносятся ложные разглашения, что будто партии злодейской толпы приближаются уже к Казани, от каковых страхов происходит великое в народе нестроение».

Губернатор уверял население, что все это «действительная ложь и неправда». Он говорил, что имеет официальные известия от генерала Фреймана и оренбургского губернатора, причем первый извещает его, что по Московской дороге «партий известной злодейской толпы нет, кроме разъезжающих воровских шаек ставропольских калмыков и уфимских башкирцев». По словам Брандта, шайки эти были незначительны, не имели никакой связи с самозванцем и, следовательно, «не только Казани, но и никакому городу не делают ни малейшей опасности».

Что же касается толпы, стоявшей под Оренбургом, то, по уверению губернатора, она была вооружена только одними дубинами и «отнюдь не имеет толикого числа людей, как слух о ней носится». Атаки же и поражения «ей не делается в ожидании подкрепления в силах из сибирских пределов, которые вскорости в Оренбург ожидаются».