Пугачев и его сообщники. 1773 г. Том 1

Приехав к Шигаеву, Пугачев слез с лошади и поклонился. Одетый в простой мужицкий армяк и в толстую холстинную рубашку, он имел на голове небольшую суконную шапку и своим видом возбудил в Шигаеве предположение, что Караваев прислал к нему мужичка с какой-нибудь вестью. На поклон Пугачева Шигаев отвечал тем же и сел с ним на траву, но в это время подошел Караваев.

– Вот наш батюшка, – сказал он, обращаясь к Шигаеву и указывая на Пугачева.

Шигаев вскочил, оробел и не знал, верить ли тому, что слышал и видел, или не верить. Когда прошел первый страх, он низко поклонился незнакомцу и стал извиняться, что по незнанию обошелся с ним так просто.

– Ничего, ничего, – ободрял его Пугачев, – ну, как вы, други мои, ныне поживаете, я слышал, что вы, бедные, вконец разорены; расскажите-ка, чем решилась ваша тяжба?

– Решилась, батюшка, тем, – отвечал Шигаев, – что из нас человек со сто пересечены кнутом и плетьми и разосланы в ссылку, а некоторым вырваны и ноздри, но, слава богу, я с четырьмя человеками, бывшими в Петербурге челобитчиками, от милостивой государыни помилованы и остались без наказания.

– Как же быть-то, детушки, – говорил Пугачев, – потерпите, я вот и сам двенадцать лет шатался по свету и терпел много нужды, был холоден и голоден, и мало ли где я был: в Царьграде, во Иерусалиме, в Некрасовщине, в Польше и на Дону.

– Ах, батюшка, – сказал Пугачеву Шигаев, указывая на приближавшихся Чику и Мясникова, – я боюсь этого вора, Чику, он у нас человек причинный, того и гляди, что разболтает: дела мы не сделаем, а хлопот наведем, так не лучше ли нам спрятаться от него в кусты?

Пугачев, конечно, тотчас же согласился, и они, отойдя сажен пятьдесят от своего стана, скрылись в камышах. Караваев опять остался один у телеги и стал прятать арбузы и яблоки, выложенные для угощения самозванца на постланный на траве вместо скатерти платок.

– Где же государь? – спрашивал Чика, – нам сказали, что он у вас.

– Здесь нет, надо спросить на умете, – отвечал Караваев.

Чика отправился на умет, но там ему сказали, что Пугачев точно уехал с Караваевым.

– Вот бездельники, – ворчал Чика, – не скажут правду, а ты взад и вперед езди. Чего вы таитесь от меня, я буду здесь ожидать до ночи и отсюда не поеду, пока не увижу.

– Слушай, Чика, – говорил Караваев, – буде правду сказать, так мы тебя опасаемся; побожись, что ты ничего дурного с нами не сделаешь, так мы тебе его покажем.

Чика побожился.

– Ну, слезай с лошади, – говорил Караваев, – да привяжи ее.

Чика слез, а Караваев достал образ и поставил его на телеге.

– Помолись-ка, брат, Богу, – говорил Караваев, – да поклянись пред образом, чтобы никому об этом не сказывать, а без этого я тебе мало верю.

Зарубин (Чика), а за ним и Мясников поклялись, что все будет сохранено ими в совершенной тайне, и тогда Караваев закричал: «Максим, выходи». Шигаев и Пугачев вышли из камышей.

– Здравствуйте, войско Яицкое, – приветствовал Пугачев прибывших. – Доселе отцы ваши и деды в Москву и Петербург к монархам ездили, а ныне монарх к вам сам приехал.

Прижавшиеся к телеге Мясников и Чика низко поклонились Пугачеву.

– Не кланяйтесь, детушки, а заступитесь за меня. Вы пришли сюда, чтобы видеть государя Петра Федоровича, а я и есть тот, кого вы ищете и теперь своими глазами видите. По ненависти бояр я лишен был царства, долго странствовал, а теперь хочу по-прежнему вступить на престол: примете ли вы меня к себе и возьмете ли на свои руки?

– Рады, батюшка, тебе служить, – отвечали казаки.

Караваев разостлал на земле платок, достал из телеги арбузы, и все присутствующие принялись за трапезу. Пугачев сидел на траве, возле него стоял Шигаев, Караваев занимался угощением, а Чика и Мясников, не смея сесть в присутствии государя, зашли по другую сторону телеги и присели на колесо. К этому обществу присоединился и Афанасий Чучков, пришедший из умета.

– Так-то, детушки, – говорил Пугачев, – еще Бог велел по двенадцатилетнем странствовании свидеться с вами: много претерпел я в это время бедности…

– Ну что, батюшка, о прошедшем много разговаривать, – перебил Караваев, – предъяви-ка ты нам лучше свои царские знаки.

– Раб ты мой, а повелеваешь мной, – сказал смело Пугачев и посмотрел сердито на Караваева.

– Батюшка, – заметил Шигаев? – наше дело казачье, не прогневайся, что мы говорить-то хорошо не умеем.

– Разве вы сомневаетесь во мне, – проговорил с горячностью Пугачев и схватил нож, лежавший у арбуза, чтобы разрезать им ворот рубашки, но Караваев остановил его.

– Зачем, батюшка, портить рубашку, – сказал он, – вы бы лучше ее скинули.

Предложение это взволновало Пугачева настолько, что он изменился в лице; ему не хотелось показывать казакам свою битую спину.

– Нет, – сказал он строго, – не подобает вам, простым людям, видеть все мое тело, – и, разрезав ворот рубашки, обнажил свою грудь. – Кто же из вас знает царские знаки? – спросил он с сердцем.

– Мы не знаем, надежа-государь, – послышались голоса, – наше дело казачье, и мы никогда их не видывали.

– Так вот знайте же! – И он указал на свою грудь.