Пугачев и его сообщники. 1774 г. Том 2

– Подвезите вот этой бабе телегу, – сказал самозванец, – и посадите ее с ребятами.

Софья поехала в лагерь, а Пугачев отправился в город на дальнейшие подвиги[577].

Видя всеобщее замешательство и надеясь захватить крепость врасплох, самозванец и Минеев быстро проскакали по городу, но все-таки опоздали. Крепостные ворота были заперты, завалены каменьями и бревнами, и мятежники встречены выстрелами. Тогда Пугачев занял гостиный двор, а его достойный сподвижник Минеев – Покровский девичий монастырь, в церкви которого находился 110-летний старик генерал-майор Кудрявцев.

При отступлении войск в крепость многие убеждали Кудрявцева позволить перенести себя туда же, но он не согласился. При появлении мятежников старец поднялся с кресла и громко закричал: «Как можете вы, изменники, дерзать против своей государыни, осквернять и расхищать храм Божий». Толпа бросилась на старца и умертвила его[578]. Минеев приказал игуменью и монахинь отвести в лагерь на Арское поле, а на церковной паперти поставил орудия и открыл огонь по находившемуся в крепости Спасскому монастырю. На тот же монастырь направил свои выстрелы и Пугачев, поставивший два орудия в гостином дворе. Положение столпившихся в крепости жителей и войск было ужасное. Распространившийся по всему городу пожар приближался и к крепости; ветер дул прямо в лицо, и воздух сделался удушливым от палящего жара и нанесенного дыма. Деревянные здания крепости неоднократно загорались, а ветхие стены крепости грозили обвалом; повсюду слышались стоны раненых, крики женщин и детей. Среди защитников поднялся ропот; многие говорили, что гарнизон не в состоянии защищаться, и являлась мысль, не лучше ли сдаться. Потемкин принужден был повесить двух зачинщиков и «тем устрашил всех и принудил к повиновению». Канонада продолжалась, и самое тяжелое испытание в этом общем несчастье выпало на долю Спасского монастыря.

«Казанское несчастье, – писал Платон Любарский[579], – и мой монастырь, хотя он и в крепости, задело, ибо как он в самом переднем – откуда оная грозная туча подходила – состоит фасе, то, будучи осажденным, сделался главным предметом стрелам, пулям, ядрам, штурмованию и неоднократно в разных местах зажжен был. Наконец, от пожирающего всю сплошь Казань пламени крепость, паче же монастырь мой, толь сильным объят был жаром, что если бы всех в нем деревянных крышек и пристроек не сломали, то следовало осажденным непременно погибнуть.

Таким образом, Спас многие тысячи народа спас, но самого едва скелет остался: на всех церквах, кельях, службах и конюшнях крыши разобраны; двери, окна, пристройки иные выгорели, иные разломаны, так что теперь от дождя, ветра и холода ни покрова, ни защиты не имеем».

«Подробности казанского несчастливого приключения, – писал Платон в другом письме[580], – не только мне, но ни Гомеру или Демосфену описать (если бы сии воскресши зрителями были) невозможно. Монастырь мой в крепости хотя от разграбления и избавился, однако от преужасного форштадтного вблизи пламени жару, во многих местах загорался, почему все деревянные крыши, здание и заборы разломаны и растащены, окна иные растрескались, иные выбиты; церкви, кельи, погреба и конуры наполнены бедными постояльцами. Имение мое, кое получше, хотя и уцелело, но мелочь в смятении, тесноте и беспамятстве растерялась». Посланный в епархию и случайно не бывший при общем разгроме города Платон Любарский, по возвращении своем в Казань, «застал не монастырь, а вертеп разбойника».

Многие недосчитались не только имущества, но и близких: мужей, жен и детей. Мятежники рассыпались по городу, писал Ювеналий[581], «как ветер бурный; везде слышим вопль, рыдание и стон; страшные слова коли его часто повторяемы были». Варварство доходило до того, что, прежде чем мать падет от руки изверга, в ее глазах бросали в огонь младенца, и часто женщины умирали после поругания и насилования[582]. Кто был в немецком платье и без бороды, всех убивали. Священники грузинской церкви были в одной рубахе и босиком, чтобы не отличаться от простого народа и не быть узнанными мятежниками[583]. Пугачевцы грабили дома и зажигали их. Пламя пожара все шире и шире распространялось по городу, подошло к крепости и стало угрожать самим мятежникам. Тогда Пугачев стал отступать и приказал своим сообщникам возвращаться в лагерь. Улицы города, по которым еще можно было проходить, представляли ужасное зрелище: по ним гнали пленных, двигались взад и вперед мятежники с награбленным имуществом и в самой пестрой одежде: в стихарях, подрясниках, женском платье и проч. Разграбление города началось в шесть часов утра и продолжалось до глубокой ночи. Многие, в том числе Пугачев и Белобородов, ездили в лагерь обедать и потом снова возвращались на грабеж и разорение.

У большой палатки самозванца толпились добровольные его подданные, на завалинке сидела законная его жена Софья с тремя детьми, а внутри палатки, у разостланных перин, видны были пять женщин, одетых в немецкое платье.