Пугачев и его сообщники. 1774 г. Том 2

Несмотря на все отговорки воронежского губернатора, ему было сообщено, что теперь не время заниматься подобными работами и что гораздо полезнее будет, если он обратит внимание на жителей и примет меры к тому, чтобы не раздражать их. Последнее обстоятельство особенно занимало императрицу, и она, желая отклонить население от Пугачева и привлечь его на сторону правительства, не пренебрегала никакими средствами. Так, в июне обер-коменданту крепости Святого Димитрия, генерал-майору Потапову, было высочайше повелено прекратить все следственные дела над донскими казаками, выпустить всех арестованных и объявить им «наше милостивое прощение и оставление дальнего взыскание, в рассуждении верных и усердных заслуг сего войска, в нынешнюю войну оказанных»[483].

Казаки особенно привлекали на себя внимание Екатерины, и спокойствием их она очень дорожила, в особенности после того, как до Петербурга дошли слухи, что Пугачев отправил в столицу нескольких человек казаков с ядом для отравления особ императорской фамилии.

После занятия генералом Мансуровым Яицкого городка в числе бежавших на Иргиз мятежников и пойманных Г.Р. Державиным был некто Иван Мамаев. При первых его допросах казалось, что он не хочет говорить истину, лжет и скрывает что-то весьма важное. Державин доносил, что «совершенно тайность души его открыть не мог, но только как он ни путается, а думать надобно, что человек хранящий великое таинство и самый важный. Он желает себе смерти и с радостью от нее не отрекается, готов все показать и от всего отрещися, но только весьма не дурак»[484].

Сначала Мамаев говорил, что он беглый солдат, что содержался вместе с Пугачевым в казанском остроге и бежал из тюрьмы; что в последнее время он был секретарем самозванца и знает, что яицкие казаки отправили в Петербург доверенных с ядом[485].

Заявление это наделало много шума в столице, тем более что, сообщив приметы посланных, Мамаев как бы усиливал достоверность своего показания. Об отыскании посланных, писал князь А.А. Вяземский к Г.А. Потемкину[486], «по описанным приметам кажется нужно употребить все силы, а между тем должно и по Царскому Селу[487] таковых велеть присматривать, как между челобитчиками, бродягами, так и между работниками. Всякая порядочная осторожность лишней быть не может».

«Мне кажется, – отвечал Потемкин[488], – что это не новое и хотя больше на вздор, нежели на дело, походит, однако ж в столь важнейшем пункте, как драгоценному здоровью касающемуся, не худо сделать строгое изыскание, что я здесь произвести не оставлю».

Лично Екатерина не верила в справедливость показаний Мамаева. «Je crois, – писала она Г.А. Потемкину[489], – que la montagne accouchera dune souris; однако, если где сих шалунов отыскать должно, то чаю, здесь, в Царском Селе, а то нигде не опасны».

Разослав повсюду приметы мнимо посланных[490], императрица крайне заинтересовалась показаниями Мамаева. Надеясь узнать от него, как от человека близкого Пугачеву, некоторые подробности о восстании, Екатерина II приказала привезти Мамаева в Петербург. «Я весьма любопытна, – писала она князю Вяземскому[491], – прочесть еще раз вранье Мамаева и ваши выправки и примечание о сем деле и думаю, что нужно его самого сюда взять, дабы он противоречиями комиссию тамошнюю не искоифузил. А для примера и без него есть у них кого повесить».

Наведенные предварительно справки по главнейшим пунктам показаний Мамаева заставили его по доставлении в Петербург сознаться во всем. Он признался, что был дворовый человек помещика Федора Васильевича Ржевского, из имения его Нижнеломовского уезда; что настоящее имя его Николай Михайлов Смирнов; что в январе 1773 года бежал в Илецкую защиту, жил в работниках у казака Рыбникова, был в шайке Пугачева, а потом в Яицком городке. Признаваясь, что никогда не был секретарем у самозванца, Мамаев (Смирнов) объявил, что посылка казаков с ядом им выдумана, что он «лгал и болтал от страха, видя, что поручик Державин хочет его сечь»[492].

Угрозы и пытки при допросах были строго воспрещены императрицей, а между тем до нее стали доходить слухи, что подобные меры предпринимаются в следственных комиссиях. Занятые административными распоряжениями и водворением спокойствия в губерниях, генералы фон Брандт и Рейнсдорп не имели возможности посвятить себя всецело следственным делам, и они перешли в руки молодых, энергичных, но не вполне опытных офицеров. В показаниях допрашиваемых были невыясненные противоречия и оговоры невиновных лиц, сделанные под влиянием страха и угроз. Опасение, чтобы, с одной стороны, не были пущены в дело пытки и истязание, а с другой – чтобы подсудимые своими показаниями не «оконфузили» комиссий, императрица признала более удобным соединить опять в одно обе секретные комиссии и назначить им общего руководителя. Таким лицом был избран троюродный брат фаворита, Павел Сергеевич Потемкин, произведенный 17 марта из бригадиров в генерал-майоры и вызванный в Петербург из армии графа Румянцева[493].