Пуговичная война. Когда мне было двенадцать

– Проклятье! Пропал я… – и так быстро, как только мог, Курносый отчаянным жестом поднес руку к груди и, бездыханный и безучастный, рухнул навзничь.

Над ним склонились вельранцы.

Они мысленно проследили за траекторией снаряда Тугеля и заметили движение Курносого. Они видели, как он, без единого слова, побледнев, рухнул на землю во весь рост. Они резко остановились.

– А что, если он убит…

И в этот миг раздался яростный мстительный клич лонжевернцев. Он становился всё громче, рос, достиг своего апогея, и на преследователей обрушился отчаянный шквал ударов рогатинами и саблями.

В долю секунды вельранцы развернули оглобли и достигли своего убежища, где снова заняли оборонительные позиции с камнями в руках. А вся лонжевернская армия уже подходила к Курносому.

Сквозь трепещущие ресницы и полуприкрытые веки поверженный воин видел, что вельранцы остановились перед ним как вкопанные, затем резко развернулись и наконец удрали.

Тогда, по нарастающему страшному гулу голосов догадавшись, что свои спешат на помощь и обратили неприятеля в бегство, он открыл глаза, сел, а потом преспокойно поднялся и, уткнув кулаки себе в бока, послал в сторону вельранцев, чьи обеспокоенные лица виднелись на уровне каменной ограды, самый изящный поклон, на который он только был способен.

– Свинья! Мерзавец! Вот предатель! Трус! – вопил Ацтек-с-Брода, поняв, что его пленник – а ведь он почти был им! – снова хитростью улизнул от него. – Погоди, я тебя поймаю! А я тебя поймаю! И тут уж тебе несдобровать!

Тогда Курносый совершенно спокойно и по-прежнему с улыбкой, зная, что за ним вся удивленная и ликующая лонжевернская армия, поднес к своему горлу указательный палец и четыре раза провел им взад-вперед, от горла к подбородку. Затем, вспомнив, что его брат – артиллерист, он, чтобы дополнить этот выразительный жест, быстро похлопал себя правой рукой по правой ягодице, затем повернул руку ладонью наружу, направив большой палец к отверстию ширинки.

– Эй, ты, – выкрикнул он, – лови вот его! Глупая ты скотина!

– Браво, Курносый! Браво! Оэ! Оэ! Оэ! Бу-га-га! Му! Бе-е-е! Ква-ква! Ку-ка-ре-ку! – такими разнообразными звуками армия лонжевернцев выражала презрение тупой доверчивости вельранцев и свои поздравления только что столь удачно спасшемуся и сыгравшему с врагом злую шутку Курносому.

– А ты всё равно схлопотал камнем, – проревел раздираемый разнообразными чувствами Тугель, в глубине души довольный таким поворотом событий, но всё же раздосадованный тем, что Курносый настолько запросто навел на него страху и избежал возмездия, которого так заслуживал.

– А ты, малыш, – отвечал Курносый, у которого родилась идея, – будь спок! Я тебя достану!

На незащищенные ряды лонжевернцев, вооруженных только дубинами, посыпались камни; они торопливо развернулись и укрылись в своем лагере.

Но толчок был дан, сражение разгорелось с новой силой, поскольку одураченные и разъяренные своей неудачей вельранцы, которых разыграли, высмеяли, оскорбили, – обидчик за это заплатит, и очень скоро! – во что бы то ни стало хотели опять идти в наступление.

Они уже однажды поймали генерала, черт возьми, хорошо бы теперь прихватить нескольких солдат.

– Они сейчас вернутся, – размышлял Лебрак.

А Тентен в арьергарде места себе не находил. Что за чертова работа – быть казначеем!

Тем временем Ацтек-с-Брода опять собрал своих перевозбужденных и разозленных людей и, посовещавшись, принял решение об общем наступлении.

Звучно прорычав «Сухотка вас возьми!», он, потрясая дубиной и сжав в руке палку, бросился в карьер. Армия кинулась за ним.

Лебрак больше не медлил. Он ответил боевым кличем «В задницу вельранцев!», столь же звучным, как крик его противника, и рогатины и сабли Лонжеверна снова выставили вперед свои твердые клыки.

– Ах вы, пруссаки! Ах вы, мерзавцы! Трижды свиньи! Дерьмовые колбасники! Поповские ублюдки! Сукины дети! Трупоеды! Тухлятина! Штатские! Доходяги! Святоши! Сектанты! Дохлые кошки! Чесоточные! Поносники! Шаромыги! Вшивые!

Вот несколько выражений из тех, которыми успели обменяться враждующие стороны.

Надо признать, языки не ленились!

Сначала над головами полетели одиночные камни, а затем обе армии схватились в жестокой рукопашной. Слышно было, как обрушиваются на головы дубины, трещат копья и сабли, удары кулаков гулко молотят в груди, раздаются звонкие оплеухи, ломаются сабо, глотки хрипят. Пиф-паф! Бабах! Трах! Дзынь!

– Ах ты, предатель!

– Ах ты, трус!

Волосы встают дыбом, оружие ломается, тела сплетаются, руки описывают круги, подобно рычагам и жердям, прежде чем со всего маху сунуть куда-то кулаком. Все суетятся, снуют, хлопочут, раздавая удары направо и налево.

Крикун, которого в самом начале сражения повалили предательским толчком, вертясь вокруг себя на заду, старался подставлять нападавшим не голову, а ногу, ударяя голени, повреждая коленные чашечки, вывихивая лодыжки, отдавливая пальцы и разбивая икры.