Пуговичная война. Когда мне было двенадцать

Однако Бакайе был осторожен. Он подумал, что, если станет бродить здесь в одиночку, его могут заметить, и подозрения неминуемо падут на него, и тогда-то уж точно придется опасаться возмездия и гнева Лебрака. Нет, ему нельзя самому брать казну.

«А что, если наябедничать отцу?» – подумал он.

Ой, нет, это было бы еще хуже! Все сразу поймут, откуда ветер дует, и ему наверняка не удастся избежать наказания.

Нет, только не это!

Тем не менее его мысли постоянно возвращались к казне. Именно здесь ему следует нанести удар, он это чувствовал, именно так он заденет их за живое.

Но как? Как это сделать? Вот в чем вопрос…

Хотя ему некуда было спешить; может, случай и сам представится.

В ближайший четверг отец Бакайе в сопровождении сына отправился на ярмарку в Бом. Они устроились на охапке соломы, положенной поперек передка дощатой телеги, к которой привязали старую кобылу по имени Козочка. Сзади, лежа на свежей подстилке, удивленно выглядывал из завязанного вокруг шеи мешка двухмесячный бычок. Папаша Бакайе, который продал его мяснику из Бома, воспользовался случаем, чтобы во время ярмарки передать бычка покупателю. Дело было в четверг, ему предстояло заработать деньжат, поэтому он прихватил с собой сына.

Младший Бакайе был счастлив. Такие радости нечасто ему выпадали. Он заранее предвкушал все удовольствия сегодняшнего дня: он будет обедать в таверне, выпьет рюмочку вина или глотнет чего покрепче из отцовского стакана, купит пряников, свистульку. Его так и распирало при мысли о том, как его товарищи – его враги – завидуют его участи.

В тот день между Лонжеверном и Вельраном состоялось жестокое сражение. Пленных не взяли, это правда, но камни и дубины словно взбесились, и раненым в тот вечер было совсем не до смеха.

Курносый заработал ужасную шишку на лбу, с красной царапиной вокруг, которая кровоточила два часа. Тентен не чувствовал левой руки, вернее, почти не чувствовал. У Було вся нога заплыла черным синяком. У Крикуна так распухло правое веко, что он ослеп на один глаз. У Гранжибюса были раздавлены большие пальцы на ногах. Каждое движение правой кистью доставляло страшную боль его брату. А многочисленные синяки, украсившие бока и конечности генерала, его заместителя и большинство остальных солдат, даже не брали в расчет.

Но никто не жаловался, потому что у вельранцев дела наверняка обстояли еще хуже. Разумеется, никому и в голову не пришло пересчитывать полученные вельранцами удары, но счастье, если среди растерзанных противников не оказалось кого-нибудь, кому пришлось лечь в постель с сотрясением мозга, серьезными вывихами, растяжениями или высокой температурой.

Вечером Бакайе вернулся домой на своей телеге с тюком соломы – слегка захмелевший, с торжествующим видом – и даже позволил себе зло посмеяться над товарищами, случайно присутствовавшими, когда он слезал на землю.

– Хорош гусь, вернулся с ярмарки! Можно подумать, он выходит из экипажа, а кляча его – рысак чистых кровей!

Но тот с видом удовлетворенной мстительности и глубокого презрения продолжал ухмыляться, глядя на них.

Впрочем, многое было непонятно.

Назавтра, из-за количества выведенных из строя, невозможно было даже подумать о том, чтобы сражаться. Впрочем, и вельранцы не смогли бы прийти! Поэтому все отдыхали, приводили себя в порядок; радуясь находкам, делали себе простые или сложные примочки из трав, стащенных из старых материнских коробок с лекарствами. Крикун, например, промывал себе глаз ромашкой, а Тентен сделал на руку компресс из пырея. Кстати, он божился, что это ему отлично помогает. В медицине, как и в религии, спасает вера.

А еще, чтобы немного отвлечься от вчерашних жестоких утех, они сыграли несколько партий в шары.

В субботу, как и в пятницу, им не надо было идти к Большому Кустарнику. Однако томимые скукой Курносый, Лебрак, Тентен и Крикун решили не то чтобы поискать ссоры или произвести рекогносцировку, но просто прогуляться к хижине, их дорогой хижине, где хранилась казна и где было так спокойно и так хорошо веселиться.

Они ни с кем не поделились своими планами, даже с братьями Жибюсами и Гамбеттом. В четыре часа разошлись по домам, но уже спустя мгновение встретились на дороге в Донзе, чтобы пробраться к своей крепости через лес Тёре.

По дороге они обсуждали великую битву четверга. Тентен с рукой на перевязи и Крикун с повязкой на глазу, как самые пострадавшие, с удовольствием смаковали воспоминания о пинках и палочных ударах, розданных до того, как один из них получил от Тугеля кулаком в глаз, а другой – палкой Писфруа-Зануды по лучевой… нет, по локтевой кости.

– Когда я всадил каблук ему в брюхо, он только ухнул, как бык на бойне, – рассказывал Тентен о своем главном враге Татти. – Я даже испугался, что он больше не сможет дышать. Будет знать, как стаскивать с меня брюки!

Крикун вспоминал сломанные зубы и кровавые плевки Тугеля, получившего от него головой в челюсть. И эти детали помогали им забыть о дающих сейчас о себе знать, но незначительных страданиях.