Но сложилось – как и должно было сложиться: в пользу среднего из братьев, Николая Павловича
[35].Смерть императора Александра в захолустном Таганроге для всех стала полной неожиданностью. На берег Азовского моря августейшую чету заставил приехать давний недуг императрицы Елизаветы Алексеевны – прогрессирующая чахотка. Однако беда пришла откуда не ждали: в дороге заболел сам государь. Утром 19 ноября 1825 года Александр Павлович скончался…
После смерти Александра I российский трон должен был достаться его брату – великому князю Константину Павловичу, следующему по старшинству. И здесь неожиданно возникли серьёзные проблемы.
В Петербурге о смерти императора узнали лишь через неделю после случившегося. Из дневниковых записей Николая I от 27 ноября 1825 года:
«…Во время молебна Гримм [камердинер Марии Фёдоровны] стучится в дверь, выхожу тотчас; в библиотеке батюшки; по фигуре Милорадовича вижу, что все потеряно, что все кончено, что нашего Ангела нет больше на этом свете!» [1]
В тот же день Николай в Малой церкви Зимнего дворца принёс присягу на верность новому императору Константину Павловичу. Около двух часов пополудни собрался Государственный совет, на котором доверенное лицо Александра I князь А.Н. Голицын вскрыл запечатанные конверты, в одном из которых содержался Манифест Александра I от 16 августа 1823 года
[36]. Зачитанное князем Голицыным многих удивило: «…Вследствие того, на точном основании акта о наследовании престола наследником нашим быть второму брату нашему, великому князю Николаю Павловичу».Дело в том, что цесаревич Константин, расставшись к тому времени со своей фавориткой (Жозефиной Фридрихс) и разведясь с законной супругой – великой княгиней Анной Фёдоровной, принцессой Саксен-Заальфельд-Кобургской (единственный в Романовском семействе развод!), – вопреки желанию своих царственных родственников, в 1820 году… женился по любви. Его избранницей стала графиня Жанетта Грудзинская, получившая в браке имя светлейшей княгини Лович (по названию дарованного Константину в честь бракосочетания имения Лович).
«Жанетта Антоновна не была красавица, но была красивее всякой красавицы, – писал П. Вяземский. – Белокурые, струистые и густые кудри её, голубые выразительные глаза, улыбка умная и приветливая, голос мягкий и звучный, стан гибкий и какая-то облегающая её нравственная свежесть и чистота. Она была Ундиной. Всё соединялось в ней и придавало ей совершенно особенную и привлекающую внимание физиономию в кругу подруг и сверстниц её» [2].