Упомянутый же выше Пыхачёв заявил, что Бестужев-Рюмин «раздавал всем членам» стихи Пушкина; а поручик Пензенского пехотного полка Громницкий показал: агитируя за цареубийство, Бестужев-Рюмин читал стихи Пушкина «Кинжал» [30]. Это подтвердили и некоторые другие подследственные.
На Бестужева-Рюмина «поднажали»: был ли Пушкин членом тайного общества? Но тот был неумолим: «Мне совершенно неизвестно». А на вопрос о личном знакомстве с поэтом ответил довольно уклончиво: встречались-де «в 1819 году, когда был ребёнком…». Очная ставка Бестужева-Рюмина с Пыхачёвым ничего не дала… Тем не менее в обвинительном заключении стихи Пушкина ему припомнят: «Читал наизусть и раздавал приглашаемым в общество (возмутительные вольнодумческие) сочинения Пушкина и других» [31].
А вот слова самого Пушкина. В письме поэту Василию Андреевичу Жуковскому он сообщает:
«Вероятно, правительство удостоверилось, что я заговору не принадлежу и с возмутителями 14 декабря связей политических не имел, но оно в журналах объявило опалу и тем, которые, имея какие-нибудь сведения о заговоре, не объявили о том полиции. Но кто ж, кроме полиции и правительства, не знал о нем? о заговоре кричали по всем переулкам, и это одна из причин моей безвинности» [32].
Следствие ничего не добилось. Пушкин и декабрьское восстание изначально стояли особняком. Несмотря на старания, притянуть что-либо за уши следствию не удалось. За своё «вольнодумное» творчество великий поэт ответил с лихвой: сначала ссылка на Юг (Крым, Одесса и Кишинёв), затем – отставка от службы с последующей высылкой в Михайловское. Строго наказывать Пушкина дважды за одно и то же (за содержание его стихотворений, несовместимых со статусом государственного чиновника) Николай не стал. По большому счёту – не за что. Но продолжал сдерживать узду.
Так откуда пошло, что, будь Пушкин в декабре 1825 года в Петербурге, непременно примкнул бы к декабристам? Пролистав не так уж мало первоисточников, мне удалось найти единственное подтверждение данному утверждению – это воспоминания Модеста Корфа.