Пункт третий

– Давайте сами в Москву позвоним, – предложил Влад. – Чего гадать.

– Да пошел бы он на х… – сказала Ирина Васильевна, – вместе со своей Полежаевой. Захочет – объявится.

– Ладно, – сдержанно сказал Влад, – тогда я, пожалуй, пойду.

Он хотел было добавить еще что-то о дамской богемной дури, но, поглядев на пьяненькую Ирину, сдержался и попросил вполне смиренно:

– Ты мне телефон дай, я им из дому позвоню.

– Чей телефон? – переспросила Ирина Васильевна. – Этой б. ди?

Влад молча поднялся и вышел в прихожую; Старицкий последовал за ним.

– Женщины, Влад, – сказал он, посыпая пол пеплом, – сам понимаешь.

– Тебе чего тут надо? – не поднимая головы, спросил трудившийся над ботинками чернокнижник.

– Чтоб ты сейчас по-тихому свалил, – сказал Старицкий. – Без сцен. А телефон Александры у меня есть, запиши.

– Хорошо, – сказал Влад, улыбаясь, – а попрощаться-то можно? Я вежливо. – Он приоткрыл дверь на кухню и сказал: – Ну, пока. Завтра позвоню.

Ирина взглянула на него холодно и пожала плечами.

– Пока не нае…ся, не приедет. Чего беспокоиться.

– Ира, – начал Влад тихим, не предвещающим ничего хорошего голосом, – я тебе еще раньше хотел сказать, да постеснялся, знаешь… – Он задохнулся, помедлил немного и продолжал так же тихо: – Знаешь, Господь нас и через врагов вразумляет, и тебе… тебе Его благодарить надо, что вразумил, а ты…

Он прекрасно понимал, что проповедь его неуместна, и от этого расходился еще сильнее:

– …А ты… ты – Игоря позоришь, себя позоришь, как будто…

– Заткнись, м…к, – визгливо закричала Ирина, – пошел вон, жене своей проповедуй по пятницам, кто там кого вразумляет.

– Сама знаешь – кто, – еще тише сказал Влад. – Оттого и орешь, дрянь.

– А я – не знаю, – приподнимаясь, сказал Дверкин; поглощенный своей обидой, он действительно упустил суть разговора, – зато я знаю кто, – продолжал он, обходя стол, – кто посмел Иру оскорбить в ее же доме.

Он развернулся и что было сил ударил обидчика по щеке.

– А ты другую щеку подставь, – посоветовала Владу Ирина. – Прими вразумление.

Силы были неравны: первым же православным ударом Дверкин был вмят в стенку холодильника; холодильник, в свою очередь, затрясся так, что с него полетел весь скопившийся на нем за долгие года хлам; звонко хлопнулось об пол блюдце, тяжелая хрустальная ваза ударилась о ребро батареи и взорвалась, как граната.

– Разбили!.. – истерически прокричала Ирина. – Всё разбили, всю жизнь разбили…

– Убью как собаку, – неуверенно сказал Александр Иванович, глядя в глаза чернокнижнику и нашаривая одновременно пустую бутылку.

– Господа, господа, – уговаривал их Старицкий, – не здесь, ради бога, не здесь…

Он ловко проскользнул за спину Дверкина, выхватил у него бутылку, а затем встал меж ними, раскинув руки, словно мать-примирительница; потихоньку продвигаясь вперед, он выжимал Влада в прихожую и одновременно отбрыкивался, в прямом смысле, от наступавшего сзади Дверкина.

– Разбили, – рыдала Ирина, – суки, пошли все на х…

– На улицу, господа, на улицу, – не теряя хладнокровия, приговаривал Старицкий, – прошу вас…

Тактика его оказалась верной: он довел Влада до двери, выпихнул его на лестницу и занялся Дверкиным. Тот требовал сатисфакции, отталкивал тщедушного поэта от двери и ругал его на чем свет стоит.

Несчастный миротворец что было сил вцепился в дверную ручку, прикрыл замок животом и подставил беззащитную спину под тычки Александра Ивановича.

Тут в дверь заколотили снаружи. Чернокнижник опомнился и тоже, в свою очередь, потребовал сатисфакции; Старицкий закрыл глаза и приготовился к худшему.

– Хулиганы, – закричали в подъезде, – сейчас милицию вызову!..

Влад колотил в дверь ногами; Александр Иванович принялся всерьез обрабатывать поэтову спину.

– Хулиганы проклятые, чтоб вы сгорели! – продолжал откуда-то сверху гадкий старушечий голос, – чтоб вам ноги трамваем отрезало, покою от вас нет!..

– Убирайтесь на… – кричала из кухни Ирина, – мне тут только ментов не хватало!..

Напуганный ужасной старухой Влад перестал стучать, выматерился и стал спускаться; услыхав, что внизу хлопнула дверь, Старицкий повернулся лицом к Александру Ивановичу и сказал холодно:

– Не смею препятствовать.

Моментально остывший Дверкин виновато посмотрел на него и стал одеваться.

Ирина рыдала и, кажется, еще что-то дошвыривала и била.

– Идти надо, – твердо сказал поэт. – Она так быстрее успокоится.

После их ухода в квартире установилась неприятная тишина: некого было больше ругать, прогонять, мучить; делать было нечего, и Ирина Васильевна уселась горевать посреди учиненного ею бедлама.

Однако погоревать как следует не удалось: зазвонил телефон, и, когда она подняла трубку, ее окликнули глухим шепотом:

– Ира?

– Кто это? – испуганно спросила Ирина.

– Полежаева, – тихо ответили ей.

– А, Полежаева, – обрадовалась Ирина Васильевна, – а чего сипишь, как дура?

– Я как умная сиплю, – дружелюбно сказала Александра Юрьевна, – просто тут Игорь Львович неподалеку отдыхают.

– Спит уже? – натурально удивилась Ирина Васильевна. – А что так рано? Чего молчишь? Небось до ручки его дотрахала, а?