Пункт третий

К ней же самой за весь день не было обращено ни слова, ни взгляда; только пьяная похоть, как к любой, подвернувшейся под руку.

Нельзя просить о даре: дар этот или есть, или нет; а на нет и просить нечего.

Хрен сотрешь теперь с полу эту липкую дрянь, скорей еще сюда и своей добавишь.

Александра Юрьевна отбросила испорченную хлюпающую тряпку в угол и опустила в ведро другую.

Потерпеть надо еще совсем немного, спустить на пиве и мягко так, ненавязчиво, к жене отправить. Благо что она… э… переживает, как его тут… приняли, да. К жене, к жене, и беспокоиться больше не о чем: человек сам себе жену выбирал, а потому удерживать его не стоит.

А терпеть все это молча, ничего не требуя, разве что Фейгель смог бы.

Запах в комнате стоял еще тот. Чтобы окончательно справиться с бедствием, Александра Юрьевна зажгла верхний свет. Рылевский лежал на спине, закинув голову, серый, измотанный, но живой.

Когда она закончила свою работу, он осторожно спустил ноги с дивана и, не найдя тапок, босиком прошлепал в сортир.

– Доктор нужен? – спросила Александра Юрьевна.

– Чаю сделай, Сань, – кротко попросил больной.

На кухне еще держались запахи недавнего пиршества; гадко тянуло окурками из невынесенного ведра; Рылевский присел на корточки и прижался спиной к батарее.

– Хорошо, – расслабленно произнес он, глядя, как Александра Юрьевна возится с чаем. – Тихо так.

– Не понимаю, – сдерживаясь изо всех сил, начала она, – ты же знаешь, что нельзя… целый день пил, дрянь всякую мешал…

– Не сердись, Санька, – улыбнулся Игорь Львович, принимаясь за чай, – первый день, первая водка, первая кухня… опять поехало, ну что делать, болит, да и всё.

Он поймал Сашкину руку, приложил ее к виску и мягко добавил:

– И первая женщина, да?

…Первая, вторая, третья.

– Анальгину дать, пока не разошлось? – сухо спросила Александра Юрьевна.

– Анальгину, – сказал он, с силой притягивая ее к себе, – дайте мне анальгину, только кусок анальгину спасет несчастного кота.

– Не понимаю, – повторила Александра Юрьевна, – а в общежитие это проклятое зачем надо было ехать?

Боль, видимо, быстро усиливалась, и ей удалось освободиться без особых хлопот.

Рылевский сжал виски руками и придавил мизинцем пульсирующую жилку на левом веке.

– Надо было, – простонал он, – вот и заезжали.

– Кому – надо было? – не удержалась Александра Юрьевна, подавая ему таблетки.

– Рюкзак принеси, – тихо сказал Рылевский. – Рюкзак свой принеси мне сейчас же.

Она вышла в прихожую за рюкзаком.

– Сюда неси, быстро, – крикнул он.

Морщась от боли и стараясь не опускать голову, он стал рыться в ее вещах и вскоре вытащил откуда-то небольшую трепаную книжку; меж страницами были вложены какие-то листки.

– Что это? – спросила Александра Юрьевна.

– А то, что поважней будет твоих долбаных примочек!.. – визгливо закричал Игорь Львович. – На, смотри!

Он бросил бумаги на стол и заметался по кухне, круша и распихивая все, что попадалось ему на пути.

В левом верхнем углу каждого листка стоял лиловый штамп «ДСП»[70]; далее шли данные о нормах питания заключенных, санитарных нормах колонии и прочем подобном; книга же оказалась сборником инструкций для ИТУ общего режима.

5 сентября 1982 года

Рядом на полях стояла пометка: «из окончательного варианта убрать». Валентин Николаевич перевернул страницу; повествование подходило к концу.

19 марта 1981 года

Ночь

– Ну что? – останавливаясь перед нею, спросил Игорь Львович, – поняла теперь, сука?

Александра Юрьевна подняла голову: он был противен и жалок: безумные глаза, перекошенный рот, дрожащие от ярости руки.

– Притырь как следует, если поняла, – тихо добавил он, и Александра Юрьевна поняла заодно, что он сдерживается из последних сил, чтоб ее не ударить.

Она повернулась к нему спиной, собирая бумаги, и сказала:

– Таблетку выпей, пожалуйста.

– Шла бы ты на х… со своей таблеткой, – простонал Игорь Львович, – или давай, что ли. Хуже не будет. Некуда.

Он пнул ногой помойное ведро, и оно повалилось набок: содержимое его оказалось еще более мерзким, чем можно было себе представить.

– Дрянь какая, – плачущим голосом проговорил Игорь Львович. – Ведро вынести не могут вовремя, б. ди.

– Недосуг было, барин, – развязно сказала Александра Юрьевна, – всё блевотину за вами отмывали.

Рылевский закричал на нее и изо всех сил хлестнул ее по щеке сборником секретных инструкций; книга была мягкой и трепаной.

– Сердиться изволите, барин, – продолжала ломаться она; так легче было удержаться от слез.

Игорь Львович ударил еще и на этот раз, пристрелявшись, попал удачней, ребром, так что на щеке обозначилась багровая полоса, потом отшвырнул книжку и лег ничком на пол, чтобы унять горевший страшной болью висок.

Перед глазами его лежал вывернутый им из ведра отвратительный сор; сопротивляться боли было уже невозможно; Игорь Львович прижался виском к холодильнику и заплакал навзрыд.

5 сентября 1982 года