Пункт третий

Обитавший в соседнем проходняке любитель гитары, проворовавшийся буфетчик, занимал значительное место в звуковом ряду лагерных вечеров. Он вызывал у Игоря Львовича чувство брезгливости, по силе своей совершенно несоизмеримое с его скромной личностью: высокий узкоплечий дядька с обвисшим от трудностей жизни брюшком, белесыми ресницами и узкими бесцветными глазками, спокойный и даже по-своему вежливый, он казался мерзейшим, специально для него, Рылевского, подобранным обстоятельством, чтобы отравлять ему ежедневно считаные минуты покоя перед сном.

Ночная толстобрюхая бабочка с мучнистыми крыльями; «в Якутию я ехал через Невер»; голос расходится с гитарой в одном и том же месте, и он упорно повторяет строчку снова и снова; бьется тварь о горячую лампочку, черт знает чем влекомая к свету.

«Успокоить, Игорь Львович, – всегда спрашивал Пехов, – хотите, я ему колки в жопу забью, а?»

«X.. с ним, – морщась, отвечал Рылевский, – не трогай».

«…Тащился по горам на дальний север…» Вместе с неожиданным музыкальным даром у буфетчика прорезался еще каркающий, раскатистый «р».

«Да это ж не он поет, – догадался Игорь Львович. – Нового кого-то привезли».

– Кого привезли, Толик? – спросил он, открывая глаза.

Оказалось, что осточертевшую ему песню про Якутию пел паренек, спаливший давеча сосиски; Сашка сидела напротив него.

«А ведь он, пожалуй, ее е…т, – спокойно, как о чем-то постороннем, подумал Рылевский. – Вот вымудень-то, гитараст».

Заметив, что Игорь Львович проснулся, гитараст оборвал песню на полуслове и спросил, улыбаясь:

– Что спеть, Игорь?

– Все равно, в общем-то, – невежливо отозвался Игорь Львович, опять прикрывая глаза, – лишь бы потише.

– Понял, – сокрушенно сказал Прохор и запел потихоньку про богиню и муравья.

«Верняк, е…т, – размышлял Рылевский, – от себя только или по заданию – вопрос».

Вопрос требовал разрешения; Игорь Львович попытался даже понаблюдать за ними, но из-за такого тумана и тошноты как-то ничего не выслеживалось.

Как объяснить этому стаду придурков, что он больше, честное слово, не может находиться на этом празднике жизни, что вокруг чересчур много лишних предметов, лиц, звуков, что свет слишком ярок, а запахи недопитого и недоеденного просто невыносимы, да и все прочее – невыносимо, все через край, сверх всякого человеческого терпения.

Девица, с которой они недавно пили за свободу, опять возникла из ночных огней и, улыбаясь, предложила выпить еще – за любовь.

Пока Игорь Львович мучительно соображал, как бы поделикатнее отклонить предложение – свобода и есть любовь, например, или наоборот, – природа взяла свое, и он резко, отстранив претендентку, вскочил и побежал к сортиру.

Избавившись от некоторой части того, что переполняло его желудок, он почувствовал облегчение и вместе с тем определенное неудобство. Судя по всему, его неожиданный бросок привлек внимание публики: гитара на кухне смолкла, разговор прекратился. Игорь Львович прислушивался напряженно, пытаясь оценить обстановку.

– Слушай, – заговорил кто-то неподалеку от сортирной двери, – давай-ка мы лучше пойдем, чего вас мучить.

Видимо получив одобрение, он сделал несколько шагов в сторону кухни и сказал громко:

– Правда, пошли, ребята.

«Гитарист Прохор, – сразу же узнал его Игорь Львович. – Хозобслуга, мать, да еще и сэвэпэшник[68], до кучи.

Гости зашевелились, заговорили негромко, обсуждая случившееся; уходить, видимо, никому не хотелось.

– Раньше могли бы сообразить, – понизив голос, произнес Прохор. – Прости, Саш, это я виноват.

– Ради бога, Прохор, – тихо сказала Сашка, – ради бога, уведи их на хер.

– Эй, – закричал Прохор, – эй, народ, пойдите сюда, мои ботинки кто-то скоммуниздил!..

Доверчивая публика повалила в прихожую на поиски ботинок; новый приступ рвоты помешал Рылевскому слушать дальше, однако он же, видимо, и ускорил проводы.

Отмучившись, Игорь Львович опять стал напряженно прислушиваться; ему просто необходимо было выйти, чтобы выпить воды: во рту все горело от жгучей кислятины.

– Ну все, слава богу, – негромко заговорили в прихожей. – Пойду я, Саш.

Ни звука в ответ; целуются, что ли, суки?..

– Не плачь, Саш, все хорошо, не плачь, – а, это Прохор утешает, барыня плачут.

– Не бойся, ты ж понимаешь, это ведь еще не он, это как со дна на поверхность подняться, перепад давления, понимаешь? Все хорошо будет, правда.

«Нет, не е…т, – решил Игорь Львович, щелкая сортирной задвижкой. – На лесбиянство скорей похоже».

– Что, легче?.. – с непритворным участием спросил его Фейгель.

3

– Легче сдохнуть, Дверкин, чем все твои саги переслушать, – проворчала порядком подвыпившая Ирина Васильевна.

Александр Иванович обиженно засопел и отвернулся. Выпито было уже более чем: после поездки с Косовским он еще два раза ходил пешком, и все на свои кровные. Сегодняшний визит к Софье Власьевне[69] был первым в его жизни, и он, терпеливо дождавшись своей очереди, пересказывал свой допрос с огнем в глазах и никому не нужными подробностями; час был поздний; собеседники его устали и одурели от выпивки.

– Что-то Игорь не звонит, – осторожно заметил Старицкий. – Пора бы.