Пункт третий

– Как – спит? – изумился Фейгель. – Саш, ты правда из Москвы говоришь?

– Стоя, – объяснила Александра Юрьевна. – Как может, так и спит. А ты народ обзвонишь, ладно?

– Понял, – сказал Фейгель. – Народ и картошка.

– До встречи, – строго произнесла Александра Юрьевна и добавила на всякий случай: – Прохор, мы ко мне едем, а не к тебе, ты понял?

– Понял, понял, – ничуть не обидевшись, ответил Прохор. – Картошку, значит, надо у тебя жарить.

– До встречи, – повторила Александра.

Срочность, важность и обилие дел подействовали на Прохора Давидовича весьма удручающе: он почувствовал себя еще более рассеянным и неловким, чем обычно. Тем не менее за отведенный ему Александрой Юрьевной час он успел добежать до вокзала, накупить там кучу сомнительной еды и очень дорогой выпивки и доставить все это в полежаевский дом.

Дом этот был по-вечернему тих и покоен, но картошки в нем не было; ужасаясь, Фейгель решил не тратить времени на поиски, а начать предписанный обзвон, и это заняло у него все время до их появления.

– Картошки не нашел, Сань, – сообщил он Александре Юрьевне вместо приветствия.

Вошедший вслед за ней человек с помятым серым лицом широко зевнул, мельком взглянул на Прохора Давидовича и наклонился, чтобы снять башмаки. Его тут же повело, и он прислонился к стене, пережидая головокружение.

– Особняк[67], – сказал он, справившись наконец с обувью, – славный у тебя, Санька, особняк. С общего, значит, на особняк привезли, а? Ладно, зато этап легкий был.

На кухне стоял плотный сизый чад от Фейгелевой стряпни; у Прохора Давидовича горели сосиски.

– Что-то хозблок у вас беспонтовый, – заметил Игорь Львович, усаживаясь за стол.

Фейгель мигом открыл форточку и сказал тихо:

– Саш, прости, они, наверно, того.

– Чего? – не поняла Александра Юрьевна.

– Они, наверно, тухлые были, а я не разобрался, – в отчаянии бормотал Фейгель. – Простите.

– Ладно, были и прошли, – беспечно сказал Игорь Львович. – Все равно уж сгорели, один хрен.

– От тухлых вони больше, – покаянно проговорил Фейгель.

– Прохор, – представила его Александра Юрьевна.

Игорь Львович крепко пожал ему руку и спросил:

– А с напитками у тебя как, Прохор? Свежи?

Прохор Давидович стал торопливо разливать коньяк.

– С приездом!.. – сказал он торжественно. – Поздравляю, Игорь.

– Шоколадом коньяк закусывают, – игнорируя высоту момента, заметил Рылевский. – Сань, у тебя там осталось?

Александра Юрьевна выложила на стол недоеденную на взлете плитку.

– Не грусти, Прохор, – продолжал Игорь Львович, причмокивая и разливая по второй, – хоть бы они все сгорели, и тухлые, и не очень.

– До седьмого колена, – не удержалась Александра Юрьевна.

– А? – переспросил Рылевский. – Какого колена?

От тепла и коньяка его очень быстро разморило; он навалился животом на стол и задремал.

Прохор Давидович постепенно успокоился и, примостившись в углу, стал чистить выданную ему картошку.

За окном начался медленный, с крупными хлопьями снегопад.

– Давай я его на диван перетащу, – предложил Фейгель.

– Не успеешь, – сказала Александра Юрьевна. – Уже идут.

Игорь Львович проснулся от шума и сразу заметил, что бутылок на столе поприбавилось; его тормошили, пожимали руки, хлопали по плечу, наливали, чокались, и все вокруг было чересчур ярко, разнообразно, громко, мучительно. Он изо всех сил пытался справиться с этим шевелящимся роем лиц, движений, одежд, но не смог: пространство перед глазами вдруг раздробилось вычурно и сложно и осколки его стали пересыпаться, как в калейдоскопе.

Боль надвигалась и гудела в висках, как тяжелая машина за поворотом.

Игорь Львович по-бабьи подпер кулаком щеку; кожа на ней собралась в сухие складки, угол рта поднялся вверх; вкупе с набрякшими веками и бессмысленным взглядом зрелище было жуткое.

– Расскажите, пожалуйста, про портрет, – робея, обратилась к нему незнакомая девица. – Ну, как вас заставляли Солженицына переписывать.

Рылевский икнул и сказал любезно:

– Да здесь похуже портретов пытки. Одно слово – особняк.

– Какие пытки? – удивилась девушка.

Рылевский поискал глазами Александру Юрьевну и, не найдя, сказал игриво, как мог:

– Столько женщин красивых тут, ужас просто. Одна другой лучше.

Девушка покраснела от удовольствия и присела подле него.

– Просто с ума сойти можно, – искренне продолжал Игорь Львович; она была действительно хороша, в его вкусе.

– За вашу свободу, – серьезно сказала она, глядя ему в глаза, и подлила в стакан какой-то розовой дряни.

– За прекрасных дам, – отвечал Игорь Львович, откровенно разглядывая красавицу.

Едва пригубив вино, он понял, что эта рюмка была совсем уже ни к чему; напиток же еще и сам по себе был гадок; собрав остаток сил, он нежно поцеловал руку отравительницы и тут же заснул, вернее, погрузился в сонную одурь, полную боли и тошноты.

Рядом пели что-то знакомое, резкий свет бил сквозь веки, и страшно было открыть глаза.

«…В Якутию я ехал через Невер…» Вопреки обыкновению гитара звучала чисто и бойко.

– Научился все-таки, козел, – удивлялся во сне Игорь Львович, – бывает ведь.