Пункт третий

Капитан навис над столом и зашипел, брызгая слюною в лицо Рылевскому:

– «Архипелаг» пиши, сука! «Архипелаг» Солженицына мне пиши! Эпизод дела первый: изготовил пятьдесят экземпляров!.. Образование – высшее, наизусть, значит, должен помнить. Сроку у тебя хватит; не хватит – добавим. Пиши, падло!..

– Да не от руки ж я его переписывал, начальник, прочти уж дальше – размножал фотоспособом, с пленки, значит, печатал, ну?

Но и этот хитрый маневр не остановил капитана: Виктор Иванович бросил на стол стопку бумаги и ручку и снова заорал: «Пиши, мать!..»

Рылевский давно уж высматривал какую-нибудь штуку потяжелее; однако, кроме круглой пластмассовой пепельницы, на столе ничего не было. Да и сам он был зажат между столом и стеной – стула из-под себя не вытащишь. Оставалось только садануть мента ручкой в глаз или, не противясь злу насилием, тянуть время в надежде, что сюда заглянет кто-нибудь, привлеченный капитанскими воплями.

– Пиши, мать!.. – разорялся РОР.

Рылевский взял со стола ручку.

– Послушай, начальник, если ты, конечно, не совсем еще гребанулся: я книжек наизусть не учу и «Архипелага» не писал, я не Солженицын; Рылевский моя фамилия…

Виктор Иванович чувствовал себя скверно; язык его ворочался с трудом, руки дрожали, и очень не хотелось ему никого бить, просто сил никаких не было у капитана, но и выхода другого не было. Высказывание о фамилиях зацепило его каким-то бессмысленным и наглым упорством.

Игорь Львович тем временем незаметно утопил ручку в рукаве.

– Пиши, сука, убью! – бешено завопил Виктор Иванович.

Рылевский удачно ушел влево, и капитанский кулак со всего маху врезался в стену.

Массивная деревяшка с изображением рыцаря революции задрожала и поползла вниз, постепенно набирая скорость. От Дзержинского Игорь Львович спастись не успел; Железный Феликс тяжел был и в деревянном обличии. Доска припечатала Рылевского к столу и здорово вспорола затылок резным выступом – острой скулой рыцаря.

Капитан бестолково суетился и дергал портрет, стараясь освободить зэка; мешало малое расстояние меж столом и стеной, а подойти вплотную он не решался.

Злобно и страшно матерясь, Игорь Львович исхитрился наконец столкнуть доску вбок.

Голова была здорово пробита, кровь текла за шиворот, на воротник и на рорский стол.

– Говорил тебе, начальник, – давай побазарим, когда у тебя менструация кончится, – тихо и яростно выговаривал Рылевский, постукивая ручкой по столу.

Крови с лица и шеи он не вытирал.

Васин, не отвечая на оскорбления, прилаживал на место портрет.

Беседа была окончена.

3

– Можете идти, – сказал Сергей Федорович. – Мы вас больше не задерживаем.

Валентин Николаевич громко высморкался и приготовился провожать свидетеля.

– Всего хорошего, – вежливо попрощался Фейгель; он встал и изобразил рукой какой-то неопределенный жест, прощальный или благодарственный – непонятно. Легкая пепельница упала со стола и закрутилась как волчок, окурки разлетелись по полу веером; стакан же крепкого, хорошо услащенного кофе не упал, а мягко лег набок. Темная и липкая жижа мгновенно разошлась по столу, обогнула с двух сторон пишущую машинку и подмочила бумаги.

– Простите, – пробормотал Прохор Давидович, – я не нарочно, правда.

Бондаренко кинулся спасать протокол; кофейный поток достиг края стола и обрушился ему на колени.

Валентин Николаевич веселился от души, выводя свидетеля в коридор.

– До скорой встречи, Прохор Давидович, – прорычал им в спину пострадавший.

Утренняя слякоть подмерзла, и Фейгель чуть не упал, спускаясь с крыльца. Дул сильный ветер, небо очищалось, и славно было смотреть, как появляются на нем стайки неярких звезд. На душе у Фейгеля было легко и спокойно, в теле же еще не унялась некоторая тряска, как всегда бывает после сильного напряжения. Чтобы успокоиться, он решил ехать к Сашке на кольцевом троллейбусе; до остановки он бежал, подпрыгивая и оскальзываясь, размахивал руками и пел почти в голос.

Ждать троллейбуса пришлось долго, но ему все было нипочем; ветер выгибал и тряс провода, раздувал огромный, висевший поперек кольца плакат; Фейгель прыгал и приплясывал вокруг остановки и громко пел о том, как не спал из-за него ночей гражданин начальник[15]; даже курить не хотелось. Давно уж не помнил он в себе такой легкости, разве что в детстве, когда отпускали на каникулы, да и то тогда было не так звонко. Или забылось.

В троллейбусе Фейгель выбрал себе теплое место у окна с печкой в ногах; народу почти не было. Уличные часы на Маяковке показывали половину восьмого.

Восторг постепенно утихал, и, понемногу приходя в себя, Прохор Давидович забеспокоился – не забыл ли он чего от радости; Сашка всегда расспрашивала о всех мелочах, о самых дурацких пустяках, касающихся допросов. Он вынул блокнот, чтоб по горячим следам записать все, о чем говорили.

«…Представился, – выводил он, мусоля страничку, – капитан Бондаренко, Сергей Федорович. Мои паспортные данные. Вопрос. Отвечать отказался. Причина отказа. Предупреждение, статьи. Отказался…»