Пункт третий

Серьезность ситуации доходила до него постепенно; сначала он утешал себя тем, что за три уж, считай, холодных месяца народу здесь перебывало много и никто, как говорили, не сдох; потом покатили другие, более тревожные мысли, например: сколько может человек прыгать без остановки? час, два, три?

Игорь Львович положил не ждать помощи ниоткуда, но вскоре поймал себя на том, что в перерывах между прыжками прислушивается к звукам в коридоре. Пехов, скорее всего, находился по соседству, в угловой камере, но сделать ничего не мог, – иначе давно б уж сделал, – а дежурные, хоть и шмонали так себе, для порядку, дали, однако, понять, что все схвачено и халявы больше не будет.

«Должны ж они еще раз протопить, суки», – соображал Игорь Львович, подпрыгивая на месте, как мячик; несмотря на прыжки и прочие телодвижения, у него окоченели кисти и начали замерзать ноги.

«От страха умирают, – уговаривал он себя, – от страха, ясно, не от холода».

Звезды подмигивали ему в разбитое окно; света в камере почему-то не было.

Каждые сто прыжков он решил отмечать положенной на стол спичкой, а потом отдыхать с медленным счетом до ста, руки под мышками.

«…А если уж совсем припрет – можно с Пеховым перекричаться через улицу…»

Перекричаться – значило надолго застрять у разбитого окна.

«Только на крайняк», – решил Рылевский.

Ведь Пехов, узнавши, что кореш его замерзает, наверняка начнет бодать дверь, орать, и к добру это будет или к худу – не понять, как не понять теперь ничего вообще, начиная, например, с оцепления.

Игорь Львович изо всех сил пер по программе сто на сто, боясь признаться себе, что прыжки уже больше выматывают, чем согревают его. Каждая отложенная спичка соответствует трем тире пяти прошедшим минутам; да и перемещение звезд должно быть здесь особенно заметным, поскольку перед глазами имеется неподвижная, сделанная из хорошей стали прямоугольная система координат.

Игорь Львович затягивал очередной отдых под предлогом пересчета спичек; насчитав девятнадцать, он снова стал прыгать; в начале двадцатой сотни неожиданно включили свет и в дверях задергался ключ.

– Зарядку на ночь делаешь? – развязно спросил РОР. – Ты на меня внимания не обращай, прыгай на здоровье.

Он повернулся спиной к узнику и запер дверь изнутри.

У Игоря Львовича перехватило дыхание, ноги сделались мягкими и непослушными; ему вдруг стало тепло и даже жарко до пота, но этот подозрительный жар тут же сменился дрожью.

– Да ты прыгай, грейся, до утра уж не затопят, – сказал начальник.

– По закону права не имеете, – несколько напряженно произнес Игорь Львович.

– А, по закону, – обрадовался РОР. – По закону, говоришь…

За дверью послышались смех, разговор, шаги.

– Дежурные гуляют, – пояснил капитан. – Думаешь, чечена твоего позовут? Да ты прыгай, прыгай, не стесняйся, места много.

При ярком электрическом свете узилище выглядело совсем уж, мягко говоря, неуютным: стены с цементным набросом, подозрительно чистый пол. «Мертвецкая, – подумал вдруг Игорь Львович, – мертвецкая, только столик маловат».

– Стекло надо вставить, начальник, – медленно выговорил он, чтобы посмотреть, как речь его превращается в пар.

– И так сдохнешь, – выдохнул капитан. – Попрыгаешь, попрыгаешь – и сдохнешь, куда денешься.

Он подошел почти вплотную и спросил, обдавая Рылевского перегаром:

– Жить хочешь, а?

Рылевский молчал, глядя в пол; на полу этом не было ни малейших признаков грязи или слякоти.

– Чего залупаешься, начальник? – неуверенно начал Рылевский и, найдя нужный тон, сразу почувствовал себя лучше. – Чего прие…ся?

Капитан закурил, выпустил дым в лицо собеседнику и сказал:

– А ты чего дрожишь, падло? Вправду, что ли, жить хочешь?

Игорь Львович действительно дрожал от холода и напряжения; прыгать или совершать какие бы то ни было движения для согрева было теперь в падлу, а неподвижность работала против него: на нем был старый, местного разбора фофан без пуговиц, на капитане же – длинная, наглухо застегнутая шинель.

– Ладно, не ссы, может, еще и не стану мараться, – улыбнулся РОР. – Погляжу, как себя вести будешь.

Игорь Львович стоял перед ним с руками, скрещенными на груди, – ладони под мышками, – и внимательно следил за каждым его движением.

Опять хлопнула дверь в коридоре; двое, громко переговариваясь, прошли, видимо, в дежурку.

– Ну чего, как гусь, шею тянешь, – сказал капитан. – Прапоры туда-сюда ходят, а тебе с этого ничего не обломится, не жди.

Игорь Львович шагнул назад и привалился спиною к решетке.

– Проветрись, подыши малость, – одобрил РОР.

Рылевский повернул голову к окну, будто и впрямь решил последовать его совету: звезды, безветрие, тьма. Можно даже не очень надрываться: в дежурке его не услышат, а Пехов услышит, ясно.

– Ладно, – сказал порядком уже продрогший капитан, – чего тут. Сапог мне поцелуй – жив будешь.

– Может, еще и жопу, до кучи? – спокойно отозвался Рылевский, прикидывая, как бы покороче изложить Пехову суть вопроса.

– Можно, – в тон ему отвечал РОР, – только в другой раз, когда потеплее будет, а за усердие хвалю.