Пункт третий

Со стороны Самотеки медленно подползал троллейбус; с другой стороны бодро шагал под горку милицейский патруль, и, судя по всему, они должны были прибыть на остановку почти одновременно.

Александра Юрьевна отступила на шаг в сторону, повернулась и побежала; дядька рванул за ней; она миновала остановку и бросилась в объятия берегущей ее милиции.

Выглядело это все более чем убедительно: запыхавшаяся возмущенная девушка и в страхе остановившийся наглый преследователь.

– Привязался, час уже за мною ходит, – натурально всхлипнула Александра Юрьевна. – Деньги предлагает и говорит такое…

Троллейбус застрял на светофоре; гражданин в шапке повернулся и стал медленно отступать.

– Говорит, если не соглашусь, все равно изнасилует… Я домой идти боюсь… – ныла Сашка.

– Не бойтесь, сейчас разберемся, – сурово произнес низенький тощий старлей. – Мы ему сейчас понасилуем. Стойте тут.

Он кивнул напарнику, и они быстро нагнали мерзавца; тот сдался им без сопротивления. Не слушая объяснений, менты заломили ему руки и, подгоняя пинками, потащили назад, к Александре Юрьевне. Она двинулась им навстречу, но на полпути резко свернула к остановке и с разгону прыгнула в подошедший наконец троллейбус.

Дядька кричал и извивался в ментовских руках. Двери троллейбуса закрылись, заднее же стекло было покрыто изнутри плотным инеем, и Александре Юрьевне не удалось досмотреть развязку.

4

– Ну, теперь за троллейбусом давай, – приказал Первушин.

Экипаж машины, в которую он подсел приблизительно за час до происшествия, состоял из двух дремавших на заднем сиденье оперативников и пожилого, очень неприятного на вид шофера.

Валентин Николаевич был в восторге от только что разыгравшейся сцены, которую они, как из ложи, наблюдали из своей машины. Он изо всех сил болел за Александру Юрьевну и очень развеселился, когда дядьку заломали менты.

– Тормознемся, может, помочь ему надо, – сказал сзади сонный оперативник.

– Без нас разберутся, – беззаботно сказал Валентин Николаевич. – На остановках, отец, притормаживай.

Шофер презрительно посмотрел на него.

– Соображаю, командир.

– Зря мы его так оставили, – неожиданно подал голос второй оперативник. – Ему ведь здорово навешать могут, пока разберутся.

– Ну, с дежурным свяжись, – отмахнулся Валентин Николаевич.

Пока они долдонили что-то по рации, машина дотащилась почти до Маяковки.

– Вышла, гляди, вон она, – указал Первушин.

Александра Юрьевна неторопливо шла вперед, к перекрестку.

– Тут поворота нет, – ворчливо сказал шофер; Александра Юрьевна повернула на улицу Горького и пошла направо, в сторону «Белорусской».

– Без поворота поворачивай, – приказал Валентин Николаевич.

Сигналя и двигаясь против потока, шофер лихо обогнул сквер, пересек правую узкую дорожку кольца и остановился у обочины.

– Дальше что? – хамовато спросил он.

– За ней, медленно, – не обижаясь, скомандовал Первушин.

Опера никак не могли объяснить дежурному, что произошло.

– В отделение у Кукольного позвони, говорю, – безнадежно повторял один из них. – Как слышишь? Сотрудник наш, скажи, недоразумение, понял?

– Да оставьте вы эти ментовки, – с досадой сказал Валентин Николаевич. – Лучше со второй машиной свяжитесь. А почему стоим, папаша?

– Не понял задания, – по-военному коротко отвечал папаша. – Просто ведем или на психику давить надо?

В машине было до одури душно: опера курили какую-то импортную дрянь, папаша же без остановки смолил беломором.

Интересно, кого и куда возил лет тридцать назад этот тип с татуированными короткопалыми лапами.

– Думай скорее, а то тут переулков справа до хрена, – не дождавшись ответа, сказал папаша и добавил совсем уж неуважительно: – Ну, шевели извилиной… сынок!

Валентин Николаевич выдержал паузу и сказал спокойно:

– Без психики давай, а то в метро уйдет. Так, поезжай потихоньку.

Шофер засопел презрительно и дал газ.

Ночь

1

…Машина неслась по заснеженной грунтовке, правая рука Анатолия Ивановича почти примерзла к дверце, и он уговаривал шофера закрыть окно, но тот, не поворачивая головы, отвечал коротко: «Не положено. Десять суток», – и гнал все быстрее.

– Почему десять суток? – испугался вдруг Анатолий Иванович. – Ты ж меня на волю везешь, парень.

Шофер молчал; машина почти летела над дорогой, перескакивая обледенелые выбоины; впереди показался поселок; справа у дороги торчали вышки.

– Ах ты сука, – закричал Анатолий Иванович, выдирая у шофера баранку и чуть не плача, – ты ж меня на волю вез, мент позорный!

Заскрежетали выжатые на всем скаку тормоза, и Анатолию Ивановичу удалось даже развернуть машину, но она тут же легла на бок и стала падать в пропасть, внезапно открывшуюся на месте кювета.

От ужаса и тоски он проснулся; мент гремел и скрежетал заслонками в коридоре, растапливая печь.

– Кипяток отдай, начальник, – заорал на него Пехов, огорченный неудавшимся во сне побегом, – кипяток отдай, мля.

Сегодня он летел без горячего[53] и оттого, допив оставленную вчерашней сменой бутылку, на несколько часов буквально выпал из жизни, заснул мертвым сном на неубранных по прапорскому попустительству нарах.